Звонок в Москву. Часть вторая

Глава вторая

За дверью, в неоновом мигании ламп, обнаруживалась «торговая точка типовая». Этакий «ГУМ в телефонной будке» - всё есть! Вернее, всё должно быть – типа сельпо. Сельпо-то сельпо, но ведь город же… Как бы. А потому вместо единого прилавка «на всё про всё» взору открывалось целых три. Расположенные «покоем» вдоль стен, они автоматически увеличивали количество бульдогов с кровью налитыми глазами по ту их сторону также до трёх - в «химиях», доне́льзя замызганных, некогда белых халатах, в кольцах-серьгах-кулонах и с облупившимся лаком. В «загоне» прилавков топтался покупатель. Отнюдь в безопасности себя здесь не чувствуя – по битому, в трещинах сплошь, кафельному полу весьма нетвёрдо расхаживала ещё одна штатная единица. Облачённая в не менее замызганный, но синий уже халат, обутая в галоши на полосатые мужские носки, и заканчивающаяся треугольной «змеиной» головой на морщинистой шее. Передвигалась «единица» в позе королевской кобры, вертикальность которой удавалось сохранять, лишь тяжело опираясь на своеобразный «посох» - на швабру с насквозь мокрой, грязьнючей тряпкой. При каждом шаге «штатной единицы» в месте отрыва тряпки от пола образовывалась коричневая пузырящаяся лужа, а в месте последующего приземления – фонтан столь же коричневых брызг. Но ежели какому покупателю очередной фонтан казался вдруг слишком высоким, а радиус его разбрызгивания чрезмерно обширным, и он отваживался сей факт прокомментировать, голова «штатной единицы» из головы пусть и рептилии, но из благородных, мгновенно превращалась в вульгарный оскал помоешного кошака. И раздающееся при этом (пополам с матерщиной) шипение роднило «штатную единицу» и с кошачьими, и с пресмыкающимися одновременно…

Серёга мельком глянул на левый прилавок под вывеской «Галантерея» и понял, что для «наблюдательного пункта» он не подходит совершенно. Слева, у самого входа стоял всеми забытый кассовый аппарат с прилепленной прямо на «глазок» с оцифрованными колёсиками бумажкой - «готовьте мелочь». В центре – «бульдог»-продавщица. Справа – гора деревянных лотков под «хлебобулочные изделия», представленных исключительно крошками. Ещё правее – «инженерные» сооружения из брусков хозяйственного мыла. И совсем в конце прилавка уже начиналась собственно «галантерея» – огромная коробка из-под женских сапог (импортных!), чуть не до краёв засыпанная пуговицами невообразимых форм и чудовищных расцветок. Левый стеллаж за спиной продавщицы был отдан под обувь - в галантерейном отделе-то. И там, между суконными, на молниях и резиновом ходу, башмаками «Прощай, молодость!», торчала коробка стирального порошка «Новость». Смятая и явно пустая. И украшенная обрывком обёрточного крафта с размашистой надписью «Нету». Стеллаж справа был вообще неразличим, будучи увешанным также слабо различимым тряпьём на вешалках, и мужскими галстуками таких орнаментов, что на них впору было удавиться. Их, видимо, в комплекте с мылом и продавали-то… Поверх тряпья красовалась рыбацкая сеть средних размеров с таким же обрывком обёрточной бумаги, но с надписью иной - «Кофта женская 11 руб. 40 к». Продавщица исходила мрачной злобой, потому что «работать» ей, как и всему магазину, до двадцати одного, а работать, в натуре, нечем. И не с кем - покупателей тут было. Сунься сюда осмотреться, и тут же, вместо рекогносцировки, нарвёшься на вынужденный и абсолютно не нужный сейчас Сергею диалог.

И Серёга круто, с порога, взял вправо, пристроившись в хвост очереди к прилавку «Бакалея». «Ходоки» от «троек», с десяток мужиков, что уж толклись тут, в «загоне», некоторое время за ним наблюдали. Настороженно так… А очередь в «Бакалею», состоящая исключительно из баб, практически выполнила команду «кругом», оглядев его с головы до ног с нескрываемым недоумением. Напряглись и продавщицы… Но на пару секунд буквально: этой, например, из «Бакалеи», не до него было – её также душила злоба. Злоба, что «галантерейщица» напротив целыми днями, считай, груши околачивает, а ей лопатить аж до закрытия приходится. Потому что было чем – «Бакалея» имела вполне «городской» прилавок из «гнутого», изгвазданного рукавами и ладошками оргстекла. И две трубки «дневного света», изредка помаргивающие в нём, ясно указывали, что именно «было» - то ли час-два назад, то ли час-два после открытия. То ли «на той неделе» вообще…

Левая половина прилавка, сплошь уставленная щербатыми, некогда эмалированными поддонами, начиналась поддоном пустым. Правда, дно его, устланное всё тем же, в масляных пятнах, крафтом, сообщало карандашной надписью, что именно уже «было» – «сосиськи молочныи». В следующем поддоне крафт был промаслен уже насквозь и усыпан теряющими геометричность форм «осколками» айсбергоподобного в прошлом параллелепипеда сливочного масла. «Здешняя» надпись, расплываясь синим – карандаш, видимо, был «химический» - сообщала, что масло это «крестьянское», и ничьё больше. Дальше зрелище вообще не для слабонервных – на весь поддон, залитая каким-то мутным желе, гигантским брикетом лежала грязно-коричневая масса, более всего напоминавшая собой подмороженную блевотину. «Блевотина» была снабжена надписью с указанием её национальной принадлежности – «зельц русский» - и, судя по тому, что была не тронута ни ножом, ни валявшейся сверху фанерной лопаткой, наводила на мысль, что «своих» тут не жрут. Хотя здесь же, в соседнем поддоне, явно остатки точно такой же на вид «блевотины», но без желе и с надписью «рубец», изрублены были нещадно: вот она – сила слова! Да и вообще поддон с рубцом, видимо, пользовался среди местных успехом – лежавшие в нём два абсолютно одинаковых круга прыщавой от вылезающего наружу жира колбасы были также основательно изрезаны. Но озаглавлены по-разному: одна - «талинская», вторая – «московская». «Географическую» же принадлежность несметного количества их довесков-обрезков, которыми было усеяно всё вокруг, установить вообще не представлялось возможным – они были безнадёжно перепутаны. Впрочем, на этом популярность данного поддона и заканчивалась: из лежавших тут же аж пяти кругов ливерной колбасы чуть надрезан был всего один – серые, в чёрную крапинку, «тушки» «собачьей радости» были подёрнуты уже нежными, будто акварельными, зеленоватыми разводами. Этими же разводами был покрыт и представленный здесь же «сыр пошехонский» - без единой дырки на древнем срезе. Хотя отсутствие «дырчатости» вполне компенсировалось вертикальной, горестно изломанной трещиной сверху до́низу с побелевшими и крошащимися краями. «Товарную выкладку» левой половины прилавка довершал художественный беспорядок из как попало брошенных, только-только входящих в моду хрустящих целлофановых упаковок. Приклеенные к ним цветастые бумажки сообщали миру, что в целлофановых недрах сокрыты суповые наборы. Но уточнить визуально, что в них пона́брано конкретно, возможным не представлялось: новомодный метод фасовки пищевых продуктов уже успел приобрести устойчивую отечественную традицию – разошедшиеся швы. А потому упаковка, задумывавшаяся, как прозрачная, изнутри была сплошь усеяна микроскопическими капельками влаги от на глазах размораживающего продукта.

Правый же прилавок начинался с деревянного лотка, устланного бумагой уже вощёной. Ровный лист с аккуратными краями был весь так же ровно и аккуратно заляпан округлыми, чуть продолговатыми пятнами по десять штук в ряд, усыпан серой панировкой и подписан – «котлеты домашнии 72 коп дес.». Удивила цена – по всей стране их шийсят копеек десяток продавали. Но Серёга вспомнил, что находится в «зоне III ценовой категории». Хотя путём несложных вычислений тут же и установил, что здешнего покупателя здешняя же торговая сеть на одну целую две десятых копейки таки надувает и сверх того. Слегка удивило и то, что котлет, повсеместно продающихся десятками, в лотке оставалось ровно четырнадцать штук – один рядок ровненький и целёхонький, и ещё четыре штуки - чёрт-те как. А потом… Да хрен с ними, с котлетами..! Ибо в следующую секунду сердце моряка вздрогнуло и… облилось кровью - рядом с лотком, снова в щербатом поддоне, лежала «скумбрия с головой х/к». Вернее, лежали – скумбрий было шесть…На целый поддон. Не, то, что «х/к» была не только голова, было понятно. И то, что именно с головами коптили, было тоже, конечно, здорово. Вот только привычно-озабоченный вопрос, который, перебирая золотистые, тугие, жирком истекающие полуметровые тушки, сплошь и рядом задаётся на одесских рынках,– «сегодня коптили?» - был тут совершенно не уместен – коптили рыбок не сегодня… И не вчера, судя по измятым и морщинистым бокам. И отнюдь не золотистым, нет – бронзовым. В зелени «па́тины веков». Хиленькие, от силы сантиметров двадцать пять-тридцать, рыбки, в мерцании люминисцентных ламп, будто помаргивали мутными ввалившимися глазами и силились, расправив жабры-«крылья», улететь отсюда… к едрене матери. Но жаберные крышки, разошедшиеся по сторонам почти под прямым углом, были безнадёжно черны и, уже сворачиваясь «по-осеннему» в трубочки, обнажали такие же жабры - чёрные и сухие… И хотя покупатель был надёжно, вроде бы, защищён «стеклом» прилавка, один только взгляд на рыбок вызывал рефлекторное желание зажать нос.

А дальше шла убедительнейшая демонстрация (как и все наши демонстрации) «неисчерпаемости морских биоресурсов» супердержавы, имеющей выходы к морям трёх мировых океанов из пяти – дальше шли консервы. Рыбные. Горы. Горы консервов, чуть не в полприлавка выложенные стройными рядами и башнями.

Консервы были ровно трёх сортов – видимо, в точном соответствии с количеством океанов. Первый - «Килька балтийская слабосолёная». Как говорил Гоша-слесарь из «Москва слезам не верит», «на чёрный хлебушек, с лучком, да с постным маслицем»… М-м-м..! Ну, это дары Атлантики, понятное дело. Затем «Сайра в собственном соку». Тоже закусь, но – «на любителя». И чё там у ней за «сок», только тихоокеанцы, поди, и знают-то - они ж вечно на себе тельник до пупа рвут, что сайрочка их - лучшая в мире. И тогда, в соответствии с методом исключения только, на долю Северного Ледовитого океана выпадала «закуска на все времена» - черноморские «Бычки в томате». И – всё… Напоминаю: место действия - рыбацкий посёлок Багры. То есть «море-порт-кораблики», и прочая байда.

Заканчивался прилавок низким ящиком и, опять же, поддоном. Ящик был чуть не до краёв засыпан луковичной шелухой, которую впору было к Пасхе на вес продавать. Кое-где, правда, на поверхность вылезали и сами луковицы – рахитично проросшие и с бочка́ми столь характерных цветов, что рефлекторная защита обоняния поневоле срабатывала снова. А странная надпись на куске обёрточной бумаги запутывала ситуацию окончательно. Во весь лист, крупно – «КАРТОФИЛЯ НЕТУ». Ниже – мелко… Видимо, подпись – «лук-репка».

Венчающий же весь прилавок поддон был неповторим просто. Совершенно неповторим в своей нетронутости! Из него вздымалась пирамида… Нет – пирамидища! Пирамидища грейп-фрутов: в нижнем ярусе со всех сторон по шесть штук, во втором – по пять, в третьем – по четыре… и так до вершины-маковки в один-единственный спелый фрукт. Причём очень спелый – целлюлитные бока отборных, приплюснутых с полюсов, до красноты оранжевых грейп-фрутов, кроме знакомых уже зеленоватых разводов, украшали и откровенно коричневые, водянистые пятна, которые не способен был скрыть даже огромный обрывок крафта с надписью, почти торжественной – «Апельсины «грей-фрукт» 1 р 66 коп. кг (Куба)». То, что их не брали, не берут и ещё долго не будут брать, объяснялось отнюдь не ценой – в Москве грейп-фруты тоже по цене апельсинов продавали – рупь-сорок кило. А помятуя, что ценовая категория здесь - третья, оно так и выходило. Хотя торгаши и тут, понятно дело, в свою пользу «округляли» - да уж на восемь десятых копейки всего. Но москвичи-то хоть понимали, что это другой продукт. И даже ценники к нему – кое-где - уже без ошибок писали! А в этой очереди то и дело возникали пересуды типа этого:

- Штой-то Фидель нам пильсины-то горькие шлёть? Сладких, что ль, у него нету..?

- Щас тебе… Сладкие… Сладкие, поди, сами жрут. А нам – с сахарком. С ихним же..!

- Да и сахар-то евойный не сладкий какой-то! Коришнивый…

Короче, понятно было, что от апельсинов по «1 р 66 коп. кг» с утра уж, наверное, одна б бумажка и осталась. От нормальных, отечественных – армянских-абхазских-азербайджанских… А «кубинские» в Баграх никому даром не нужны.

Сахар, кстати, тут тоже представлен был – кубинский-не кубинский, но, и вправду, коричневый. Там, за «стеклянной» витриной, был ещё и приставной, с весами, прилавок, где всё и кромсалось, взвешивалось и обсчитывалось. И тесно там было, как в доте. Собственно, по внешнему-то виду всё это на «долговременную огневую точку» и смахивало. Подходы справа были укреплены баррикадой из огромных дюралевых бидонов-фляг, опять же с бумажкой – «завоз молока по вторникам и пятницам в 6 ч.». Левее стояла огромная, дюралевая же, кастрюля, рядом с которой валялся огромный «стакан» из нержавейки с приклёпанной длиннющей рукояткой, как у половника – всё в склизком, жирном и желтоватом… На куске бумаги, что был завёрнут за край кастрюли, но и без того, насквозь пропитавшись жирным и склизким, надёжно к ней прилепившимся, была отражена вся динамика торгового процесса на текущий день. Вверху: крупно, бодро и в повелительном наклонении - «ТАРУ ПОД ПОСТ. МАСЛО ОТКРЫВАТЬ ЗАРАНИЕ». Ниже, вкривь и вкось, и, видимо, торопясь – «и под развес. сметану тоже». Ещё ниже, безапелляционно и с сознанием выполненного долга – «масла пост. нету». И, наконец, торжествующе и злорадно почти – «сметаны тоже».

Вот тут-то и начинался «весовой товар». А заканчивался аж у весов почти – снова ряд из трёх поддонов, но уж тоже дюралевых – стиль… С высокими, сантиметров в двадцать, бортами. В первом справа – «рис вьетнамский». Сплошь в чёрных «камушках» - вьетнамский-то он вьетнамский, но русскую народную семейную игру «Переберём рис!» вовсе не отменяющий. Во втором, в центре: «закуска в скверике» - вперемешку «взлётные», «барбариски», и разные прочие «карамельки». И в левом, третьем, на самом донышке – сахар. Озаглавленный на чудовищном по размеру куске крафта просто и коротко – «песок рупь-6 кило». В слипшихся комочках и точно, коричнева́тый какой-то… Указанная цена на который сообщала миру о неслыханной щедрости местной торговой сети – ею она просто «одаривала» покупателя двумя десятыми копейки с каждого «кило»..! Правда, на том же чудовищном листе ниже сообщалось, что под весь имеющийся «весовой товар» ни бумаги, ни пакетов «нету». Покупателям же именно сахара заключительная приписка - «рафинада нету» - никакого выбора не оставляла вообще. Но зато находилось объяснение газеткам, кое-кем в очереди «зарание» приготовленным. Серёга с лёгким раздражением подумал, что у него, скорее всего, тоже «рафинада нету» - в раскупоренных «шишках» он заканчивался в первую очередь, потому что Хан чаи гонял чуть не сутками. Потом, понятное дело, заканчивалась «сгущёнка», а следом – и шоколад. Но поправить положение возможным не представлялось - не было у Сергея ни бумаги, ни пакетов, ни газетки даже…

Дальше шла «амбразура» - то есть весы, из-за которых «бульдог-бакалейщица» зорко оглядывала подступы к «позициям», и, грозя разделочным ножом, то и дело совершала стремительные вылазки. «Амбразура» была не только укреплена, но и «замаскирована» - на весах, практически полностью скрывая весовую шкалу от «посторонних» (то есть покупательских) глаз, было закреплено объявление, извращающее заложенный в нём смысл до противоположного – «доплату до 20 коп. осущиствляит продавец». Но никому, видимо, и в голову не приходило, что абсолютно всё, согласно объявлению, можно брать до двадцати копеек дешевле – так сказать, «за счёт заведения». Потому что, судя по мелочи на плоской верхотуре витринного «стекла», «доплату осущиствлял» всё-таки покупатель. Ещё один элемент уже и не «маскировки» даже, а самой настоящей «мимикрии», был размещен между весами и поддоном с сахаром: такой домашний, трогательный, нежно-кремовый эмалированный бидончик, из которого букетом торчал пучок, как гладиолусы длинных, серых, «крупнокалиберных» макарон – рабочее место женщины! Как никак…

Слева же «амбразуру» прикрывали две кастрюли с торчащими из них половниками. Края первой были густо заляпаны с обеих сторон чем-то белым, стремящимся книзу тяжёлыми, друг на друга наплывающими подтёками. Подтёки, подсыхая, уплотнялись и кое-где покрывались уже узорчатыми и волнистыми морщинками. А кое-где и мохнатыми серенькими пятнышками с нарядной бирюзовой каймой – становилось понятным, что «сметаны нету» именно в ней, и хоть и позже, чем «масла пост.», но уже тоже довольно давно. Вторая же, ближе к весам, была почти полна. Полна какой-то красно-коричневой субстанцией, плавно меняющей цвет к также густо заляпанным краям на коричнево-черный. А на краях она буквально сохла на глазах, превращаясь просто в чёрную. Кастрюля стояла всё-таки далековато от Сергея, и о запахе ничего определённого сказать было нельзя. Но цвет субстанции, консистенция её, а главное – несмотря на мороз снаружи – наличие пары-тройки мух вызывали лёгкую тошноту и мысли о «продукте», которому среди продуктов никак не место… А потому завёрнутая за край кастрюли бумажка с надписью «томат-паста» ничего, кроме недоверия, не вызывала.

И всё-таки, хоть обе кастрюли и огромными были, левый «фланг» был несколько хиловат. А потому и усилен «выносным редутом» - рядом с мелочью на витрине возвышалась горка пустых ячеек для яиц, все боковинки которой были также в подтёках, но уже в жёлтых. И хоть и высохших до трещин, но клейкости своей не утерявших – к ним и был прилеплен обрывок крафта, отличавшийся от прочих редкой по полноте своей информацией – «яйцо куриное (десяток) 1 руб. 6 коп.». Как «песок». И, как и в случае с «песком», покупателю снова обламывался гешефт в виде двух десятых копейки с десятка.

Надо сказать, что яйца всё-таки были. В самой-то верхней ячейке. Числом три - два чуть по бокам битых, а третье настолько смятое строго сверху, что фактически плавало само в себе в своём же собственном гнёздышке. Остальные гнёзда ячейки – все почти - были усеяны прилипшей в них скорлупой. То есть яйца в них тоже были – когда были - почти сплошь битые. В общем, какая тут к чёрту Пасха, если красить есть чем, да нечего… А куда они, битые-то, подевались, отчасти объяснялось стоящей левее пол-литровой, с широким горлом, бутылкой из-под молока. Фоном ей служила аккуратно, «промышленным» способом изготовленная пластиковая табличка на подставке, на которую шелкографией и опять же коричневой краской, была нанесена обворожительная (по замыслу), волоокая девица с фигурой манекенщицы. «Манекенщица» была в чепчике и халатике «a-la торгработники мы», и, помогая себе изящным жестом руки, видимо, и произносила тот проникновенный текст, что нанесен был чуть правее её - «НИЧТО НЕ ДАЁТСЯ НАМ ТАК ДЁШЕВО И НЕ ЦЕНИТСЯ НАМИ ТАК ДОРОГО, КАК ВЕЖЛИВОСТЬ». Вот чуть впереди этой таблички и стояла та самая бутылка, на две трети где-то заполненная ясно различимыми шестью желтками целыми и растёкшимися в количестве неизвестном…

И из-за этой бутылки в голове очереди разгорался нешуточный скандал. Прибывшая в магазин покупательница была объята желанием купить с десяток яиц. То, что в привычном виде, то есть в скорлупе, ей это сделать не удастся, она ещё в очереди поняла. И теперь билась с «бакалейщицей» за десяток хоть каких. «Бакалейщица» помогала себе, одной рукой лихо размахивая ножом, а второй поминутно подхлобучивая вперёд ондатровую ушанку, которая, казачьей папахой просто, также лихо едва держалась у ней на затылке. Лаялись они, как враги кровные..! Называя друг друга, тем не менее, по именам. Вся очередь была на стороне покупательницы, склоняя продавщицу то Анькой, то Нюркой, то Нюськой вообще…

- Добей мне до десятка в бутылку-то!

- А остальные я куда дену?!! – контраргументировала Анька, упорствуя в своих требованиях, - Все бери! Все двенадцать штук…

- Тю-ю-ю..! – возвысила голос покупательница, в сомнении разглядывая бутылку, - У тя тут шо ж, три яйца, что ль, давлёных?!!

- Три! – клятвенно провозгласила продавщица, хлопая честнейшими глазами.

- Да побойся бога-то – два ж…

- Татьяна! Зенки-то разуй! – подпустила Анька строгости, взвешивая, на манер гранаты, гирьку в руке - Не задерживай очередь..!

- Это вон тоже давлёное, поди, - «вильнула» от темы Татьяна, указывая на сплющенное в ячейке, - А мой глазунью ест…

- Вот пусть и кинет свои на сковородку-то – глаза сами вылезут! - хохотнула Анька и вся очередь закатилась просто. Ход был сильнейший – Татьяна теряла поддержку масс…

- Всё, - подытожила довольная Анька, щёлкая где-то в глубине «амбразуры» счётами, - Рупь-двадцать восемь за двенадцать штук, - обувая Татьяну на восемь десятых копейки уже не от лица торговой сети, а от себя лично.

- Ошалела?!! – вряд ли успев высчитать свой убыток, тем не менее, задохнулась та от возмущения, - Безскорлупные ж..!

- Тебе чё, скорлупу эту жрать, что ль?!! – с издёвкой спросила Анька, но вдруг, хитро прищурившись, перешла на вкрадчивый тон, - Или жрать, Танюш? А? Ты, часом, не беременная у нас..?

Тут уж весь магазин грохнул..! И мужики тоже – по внешнему виду Татьяну можно было в чём угодно заподозрить. Но только не в этом вот... И она замолкла в угрюмом ступоре - видимо, подбирала слова.

- Ну чё, берёшь? А то проходи… - вернула её в действительность Анька.

- Хер с тобой, падла – беру, - хрипло, исподлобья выдохнула Татьяна, и Анькины глаза разом сузились и даже накрашенные губы, похоже, побелели. Очередь мгновенно притихла…

- Ну, и молодец, Танюш, - веско, очень веско сказала Анька. И так же веско добавила, - Рупь-сорок шесть с тебя…

- Што-о-о-а-а..?!! – это был не крик – его едва слышно было. И не просто выдох даже – это был «последний вздох». Вернее, предпоследний, ибо он тут же почти в точности повторился, - За што-о-о-а-а..?!!

- А за бутылочку, Танюш… Бутылочка ж восемнадцать копеек стоит, - невинно произнесла Анька, на этот раз «обувая» Татьяну ещё на три десятых копейки. Но уже официально вполне – от лица торговой сети согласно действующим требованиям зоны ценовой категории. И так же невинно продолжила, - Или у тебя баночка с собой? Так чё ж ты молчишь-то..?

- Аню-у-ут… - Татьяна решила резко сменить линию поведения, что ей, с перекошенным злобой лицом, удавалось тяжело, - Мне ж только до дому донести… Я занесу завтра… Вот как на работу пойду… Вымою и занесу…

- Не положено, Тань – тара, - «искренне» расстроившись, сокрушённо сказала Аня и «участливо» продолжила, - Вот занесёшь, - вслепую, из-за весов, тыкнула она в бумажку про доплату ножом, - я тебе денежку-то и отдам...

- А отдашь? – вроде бы, и жалобно произнесла Татьяна, но во фразе явственно слышалось «Отдашь ты, как же..!».

- А занесёшь? – с прищуром парировала Анька, и прозвучало это не иначе, как «Ага, держи карман шире..!».

Обе, напряжённо выпрямившись, секунду-две пристально смотрели друг другу в глаза и, наконец, Татьяна, ме-е-едленно развернувшись, побрела от прилавка прочь. Казалось, что она, как сомнамбула, шла, не разбирая дороги, ибо вот-вот должна была упереться в «галантерейный» прилавок. И тут открылась ещё одна причина ненависти Аньки ко всему живому – некоторое время она буравила взглядом Татьянину спину, потом удовлетворённо кивнула самой себе и звонко проорала через весь «загон»:

- Вера! Пробей-ка Танюше рупь-сорок шесть ко мне..!

И «галантерейщица», тяжело оторвавшись от прилавка, направилась к кассе, крутнула за ручку аппарат и сделала «тррр-дзынь-нь-нь..!» на весь магазин. Во-о-от оно что – мало того, что «галантерейщица» на целую ставку тут ни хрена не делала – она ещё на полставки и «подкассирировала»! И Серёга вернулся к рекогносцировке – сок-то должен же тут где-то быть..!

Полки-стеллажи за Анькиными «фортификационными» сооружениями едва просматривались. Но, судя по тому, что из-за них, куда выше человеческого роста, рядами и шпалерами поднимались восемьсотграммовые и полукилограммовые банки консервов «в стекле», соки там могли бы быть вряд ли. Странно, но все банки были заполнены чем-то, на первый взгляд, одинаковым и тоже коричневым – цвет этот тут вообще, словно в «Аэрофлоте» синий, будто фирменным был. И в очень многих банках через стекло явно просматривались абсолютно, казалось бы, несомненные разводы смальца… Но предположение, что в здешних местах (да и в нездешних тоже) тушёнка просто так шеренгами стоит, было не то, что из области фантастики – бред это был. Самый настоящий обкомовский бред.

А потому, «прицелившись», Серёга начал читать этикетки. Так, чисто из интереса… И чего тут только не было! «Повидло яблочное» и «Варенье сливовое» (причём тут смалец?), «Рагу овощное по-домашнему» (ой, не обольщайтесь!), «Икра кабачковая» (во – это похоже, да…), «Каша гречневая с мясом» и «Каша перловая с мясом» (и не мечтайте, причём в обоих случаях), «Перец по-болгарски» (не путать с болгарским), «Паштет овощной пикантный» (говорю же – бред!)… В общем, до хрена чего было, но вот чтоб достоверной продукции мясо-молочной промышленности – таки нет! Таким образом, происхождение и состав «явно смальца» так и остались для Сергея невыясненными. Как, впрочем, и наличие в продаже соков. И он перевёл глаза под самый потолок.

Там, на самой верхней полке обнаружилось то, чего Сергей, увидав под носом, скорее всего, и не заметил бы. А тут будто заныканное… Что вызвало немедленную реакцию - «а чё бы и не взять?»: шеренгой, «плечом к плечу» (вернее, «плечо за плечо»), там были выстроены поставленные «на попа́», длинные и плоские коробки – наборы шоколадных конфет. Причём одни и те же наборы - «Конфеты шоколадные «Ассорти». И на всю полку – от края и до края…

Конфеты были в двухсотпятидесятиграммовых коробках, известных на всю страну. Редкий по нынешним временам «недефицит», хотя и стоили, конечно… Рупь-тридцать семь «дома», рупь-шийсят две – здесь. Это за баловство-то..! Но народ, вроде, сюда за деньгой же и едет..? Давиться за них нигде не давились - чё давиться-то, если лежат, куда ни зайди? Но к любому празднику в любом доме – будьте любезны… И так, как здесь, не залёживаются. Что за партия такая? Вот так возьмёшь, а им сто лет в обед – и опозоришься с конфетками-то… «Сединой» припорошенными. Ладно - сначала искомое, а там – поглядим…

И Сергей уже начал переводить взгляд левее – туда, за стайку алкающих алкоголя мужиков – как вдруг напоролся взглядом на пузатый строй трёхлитровых банок. Соки? На стоящем в левом торце отдела агромадном «промышленном» холодильнике, как раз на уровне конфет и перпендикулярно им, стояли в ряд четыре банки - три, на вид абсолютно одинаковые, с чем-то коричневым и мутным, а четвёртая тоже с коричневым, но, как снизу виделось, вроде прозрачным. И Серёга снова «прицелился»…

Первая была «Сок томатный». «Вер-муть», конечно, пролетает, но водяру запивать – самое оно. Или «кровавую Мери» сварганить. Но – на любителя вещь-то. Да и возни́… Вторая – «Сок морковный» - ничего, кроме внутреннего «бр-р-р!», не вызвала. Третья, с «соком абрикосовым с мякотью», «вер-муть» сваять допускала вполне, но… смущала именно «мякоть» - иными словами, изначально заложенная в напитке «муть». И лишь четвёртая банка оправдала Серёгины ожидания на все сто – «Сок виноградный». Без всякой мути и то, что надо…

И он перевёл, наконец, взгляд на вожделенный отдел. Тот озаглавлен был целомудренно и скромно – «Штучный». Но, расположенный прямо напротив входной двери, выглядел… ну, алтарём просто! И «золотые врата» на месте – весь отдел, от прилавка и до самого потолка был забран сварной решёткой с вертикально ездящим, зарешеченным же, окном, что делало торговый зал уже загоном почти натуральным. Но это был какой-то «алтарь» наоборот – мужиков-то туда как раз и не пускали, а верховодила в нём – женщина. И женщина эта была крайне раздражена тем, что отдел её всё ещё работает, несмотря на то, что «не продают уже» - никаких временных ограничений на продажу «прохладительных напитков и табачных изделий» в стране не было. Вот и лопатила, бедная, до закрытия.

На зарешеченном окне висело два объявления. Одно, выполненное плакатным пером по наклеенному на оргалит ватману, было, видимо, перманентным и гласило, что «Пива нет» - явление в здешних местах скорей обычное, нежели чрезвычайное. Второе же, наскоро написанное карандашом всё по тому же крафту, способно было вызвать всплеск сердечно-сосудистых заболеваний среди географов и экологов всего мира – «Байкала нету!». На то, что отдел работает, косвенно указывал кирпич, поставленный на ребро – опирающееся на него окошко лишалось возможности с грохотом рухнуть на прилавок и оттяпать чьи-нибудь пальцы. Щель шириной в полкирпича позволяла просунуть под решётку лишь потненькую жменьку с зажатой в ней денюжкой и принять оттуда товар, выдаваемый «в стойке «лёжа». И не располагала к хамству и «отстаиванию гражданских прав» - по ту сторону решётки, уперев в прилавок ладони широко расставленных рук, стояла тётка, внешний вид которой недвусмысленно говорил - мгновенно выдернуть из-под стальной решётки кирпич она вполне в состоянии. И, видимо, не один за раз…

Тётку звали Степанида Макаровна, что за несколько минут стояния в очереди Сергей успел заучить насмерть. Причём только так, и никак иначе – «челобитные», начинающиеся с проникновенного «Стеша…», заворачивались на дальних подступах к прилавку ещё. Тётка была в расстегнутом халате и с кулоном. Лежащим на её груди строго параллельно прилавку. С маятник напольных часов где-то... В кольцах, с монтажную контр-гайку каждое, и на всех пальцах, кроме больших. «Вавилоны» на голове были основательно «достроены» шиньоном, разительно отличающимся по цвету от «её натурального». А чуть подрагивающие щёки-брыли предупреждали о постоянной готовности сорваться в хриплый, свирепый лай. Плюс «боевая» раскраска, требующая обновления – вот такая вот «Стеша»…

Лаяла она, в общем-то, практически постоянно. Опять же, обращаясь к каждому «ходоку» исключительно по имени. Но так, для порядка – как дворовая псина на забор, отрабатывая миску размазни с костями. А на цепной лай срывалась лишь в том случае, если мужикам вздумывалось переть на прилавок гуртом. Это уже смахивало на форменный штурм и тогда из её раззявленной пасти неслось такое, что, казалось, вот-вот, и посыпятся оттуда чудовищных размеров булыжники и хлынут потоки горящей смолы и расплавленного свинца. Нескончаемое и точное перечисление детей и внуков нападавших, о которых им «задуматься бы», и упоминание их же тёщ и жён в контексте, что, мол, «поговорю ещё» с ними, а также в сочетании с хлёсткими характеристиками самих «ходоков» мгновенно рушило планы атакующих и снижало их наступательный порыв. Но одиночки к цели допускались – суетясь и оглядываясь, «ходок» осторожно подбирался к окошку и, набравшись решимости, начинал что-то пламенно и решительно говорить. Или же, наоборот, склонялся к самой щели-«бойнице», и так, из позы «зю», и говорил - униженно и моляще уже…

Реакций на «переговоры» было три. Первая – Степанида-Макарна не проникалась вообще, сначала утробно, а потом и вполне различимо рычала, пару-тройку раз тявкала и теряла к «парламентёру» всякий интерес. В этом случае он обескуражено отваливался от прилавка и снова присоединялся к «ходокам», а на лице его отражалась судорожно протекавшая в мозгу «работа над ошибками». Или же он прямо от прилавка, вполголоса матерясь, двигал на выход – видимо, на «смену составов».

Вторая реакция была посерьёзней – тявканье переходило в захлёбывающийся лай, заканчивающийся едва членораздельным «Сказала, не дам! Через кассу!! Иль никак!!!». И устремлённый на Веркино хозяйство указующий перст Степаниды-Макарны означал приговор – какой же дурак (дура в данном случае) после девятнадцати-ноль-ноль чек от рубля и выше в «штучный»-то пробьёт?!! Проще сразу на себя «телегу» накатать. В трёх экземплярах – в горторг, в ОБХСС и в отдел народного контроля… Короче, «удаление до конца игры». Хотя и «с правом замены», понятное дело.

И народ потому до времени и не расходился. И ещё кой почему – была ж реакция третья! Пару раз всего, но была… В начальной фазе она выглядела в точности, как две первых. Однако, крепнущее, вроде бы, рычание снова становилось утробным, а потом чуткому на ухо Сергею даже кошачье урчание начинало напоминать – нужные слова нашёл мужик! Затем он молниеносно совал в «бойницу» за́годя приготовленное, а Степанида-Макарна обменивалась пронзительными взглядами с товарками – «девочки»-то, видать, на общий интерес работали – и неожиданно для своей комплекции проворно подныривала под прилавок. Мужик ещё чой-то там суетился некоторое время с верхней одеждой и совершал стремительный отход мелким бисером – обхватив себя обеими руками поперёк груди и высоко задирая коленки - будто на ходу приплясывая. С идиотски-счастливым выражением лица.

Понятно, что «содержание переговоров» для посторонних ушей оставалось «строго конфиденциальным». Но Серёга скорее почувствовал, чем понял главную «ошибку» местных мужиков. Тут, конечно, народ с полуторным коэффициентом деньгу́ зашибал – им и заманивали. Но ведь и «накрутка» в восемнадцать процентов-то на всё, считай. Кроме спичек, школьных ластиков да воды без сиропа – чё там накрутишь, с копейки-то? И против накрутки этой народ не то, чтоб не возражал: он её уж не замечал просто – «государственная ценовая политика», мать её..! А потому «согласно прейскуранту» местный мужик согласен был платить безоговорочно. Ну, «до нолика» там округлить тоже, пожалуй… Но - скрепя сердце уже. А уж «до рубля» - ни в жисть! И оно и понятно – раз «до рубля», два «до рубля»… А живут тут на клочках земли, да контрактными сроками минимум: тут не то, что в лицо – тут в затылок друг друга знают… А аппетиты-то растут: дай этим хабалкам мизинчик – они по локоть оттяпают..! И оглянуться не успеешь – кабала. Хорошо, если баба собственная в ЛТП сдаст, и мужика, и семейный бюджет спасая. А если жалостливая? Нож, грабёж, да лагерная вошь…

Серёге такие перспективы не грозили – он был уверен, что эти три рожи размалёванные в первый и в последний раз видит. И натуру этих сук туго знал – ей полтинник сверху посули, она мать родную продаст. А за лишний рупь в три ночи встанет и водяру эту тебе прям к дверя́м припрёт. Короче, Серёга уже точно знал «как». Осталось решить «что». Потому достал лопатник и, выудив из него восемнадцать рублей, разложил деньги так: чирик в правый карман, а трояк с пятёркой – в левый. Чётко запомнив, что трояк лежит ближе к стенке кармана, а пятёрка – к подкладке. Стало быть, вариантов затариться, оставляя на мзду в районе рубля, было два – рублей на двенадцать, или, на крайняк, на четырнадцать. Стараясь, само собой, уложиться именно в вариант первый.

Верхняя полка «штучного» отдела начиналась местным колоритом, который Сергею нигде больше в Союзе и не попадался – «Спирт питьевой» московского ликёро-водочного завода. Комизм ситуации заключался ещё и в том, что завод этот находился в Москве по Самокатной 4, а Серёга, до школы почти, прожил на Самокатной 5/8 – через дорогу, считай. А вот поди ж ты – спиртягу эту впервые только в конце семидесятых и встретил… В здешних «широ́тах» же.

Здесь его, за сплошь синюю этикетку, «синеглазкой» называли. Будто денатурат какой. И зря – вещь путёвая. Почти, как медицинский. Но и стоит – за пол-литра под червонец аж..! По стоимости, считай, коньяк, а по сути - две пол-литры водки, которые и подешевле малость будут, и помягче… Да и на хрен он нужен-то, с полутора литрами шила в РД?!!

Дальше шёл «ром кубинский «Гавана Клаб» - этот прикол Серёга уж давно знал. Впервые он его ещё в Сьенфуэгосе попробовал, в восьмидесятом. И даже литровую, якобы «от Фиделя», сувенирную бутылку получил – круглая такая, чёрная, как старинное пушечное ядро, и с длинным узким горлом «под фитиль». Так вот там, на берегах самого большого острова из всех Больших Антильских островов, Серёга решил, что это напиток – «на все времена» и ничего лучшего он в жизни уже и не попробует. И пробовал, пробовал и пробовал… И имел глупость купить его же в Калининграде. В простенькой бутылке белого стекла и с незнакомой этикеткой, на которой только шрифт, да само название и узнавались-то – вот прям как эта… что на полке. В это, конечно, сложно поверить, но первым поползновением было вылить «это» в унитаз. Ребята потом с Торгового порта рассказывали, что его в Союз наливняками везут. В танках. Танки там моют, понятное дело, вэ-эл’ят, сушат, заливают и везут. А бутылируют уж в Союзе, потом. ВЛ, конечно, вещь хорошая, чтоб гадость разная с танковых переборок не просачивалась… Но сколько ж они там под просушкой-то стоят? На стоимости фрахта, при простое-то, не боясь в трубу вылететь? И как перед вэ-эл’ом отмывают? И от чего..? Вряд ли Фиделю в тех танках воду питьевую возят – нефтепродукты ж, поди…

Дальше – «коньяки французкие»..! Аж три сорта – «Арманьяк» (пятнадцать-сорок), «Камю-Наполеон» (семнадцать-семьдесят) и «Бисквит» (аж за тридцать девять рэ!!!). Понятно, что польское дерьмо… Хотя… было б денег не жалко… да на такое-то пойло… Мо-о-ожно было б взять… Сколько ж они тут стоя́т, по такой-то цене? Выдержки ж, наверное, охренительной просто – коньяк-не коньяк, а бренди-то уж точно. Но бренди - и за такие бабки?!! Нихай ещё постоят. «Ароматного огня» понабираются…

Дальше «Бехеревка». Чехи отметились. Говорят, её аптекарь придумал. Как желудочное средство. Кому как, а Серёгин желудок её не принимал напрочь – лучше хлористый кальций стакана́ми..! Болгарский «Слынчев бряг»… Хреновое бренди, выдаваемое за хороший коньяк. Но вот ситуация, наконец, вроде, нормализовалась - до конца полки, рядком, стояли коньяки уже наши. По ноль-пять - армянский «Арарат», грузинский «Тетрони», азербайджанский «Апшерон» и молдавский «Белый аист». Все «старшие лейтенанты» - по три звёздочки, стало быть. Ежели взять, к примеру, «Арарат» и шампусик какой… С пузыриками. Да смеша-а-ать… Убийственная вещь..! Тогда ей - «бабоукладчик» этот. Себе – коньячок вчи́стую… А оно надо? Кому ценить-то..? В двадцать «с копейками» на «светских дам» рассчитывать везде уже сложно. А в Баграх этих грёбанных, руку на́ сердце положа, вообще нереально. Причём круглосуточно. Да и стоили коньячки-то… Девять-шийсят! Каждый. Супротив восьми-двенадцати по стране. Так что тут, да с шампусиком, уже под тринадцать рэ выходит. Да сигареты ещё… Хану-то точно – одну пачку «Явы» московской, «явской» именно, уж скурили, считай. Осталась ещё одна, в РД. И если он так же сади́ть будет, так там, дай Бог, чтоб к нулям часов что осталось… А-а, ладно – возьму ещё чё-нибудь болгарского с фильтром… На всякий «пожарный» - благо, по всему Союзу лежат. «В ассортименте»… Ско́ка они здесь..? Да копеек сорок, не больше. А Хану… Серёга поискал глазами «Приму» или «Дымок», но понял, что в магазине при заводе, да после рабочего дня ещё, дело это безнадёжное. А может, «Памиру» ему набрать, а? По гривеннику. И не на много он тут дороже, поди… На рупь, а?!! А чё..? Дёшево и сердито – «сегодня «Памир», завтра – помёр!». Или «Полёту» вообще – семь копеек пачка! Пусть травится… Но Серёга тут же представил его выражение лица и понял, что своего курева так сберечь всё равно не удастся. О! «Шипка»..! «Импортного» - так всем… Ско́ка там, «по-местному»-то? Двадцать шесть копеек? Тада – две пачки. Так, чё там у нас с водкой..?

Вот она – краса и мощь Вооружённых Сил СССР. Водка! Любая!! В два ряда!!! И даже с лишком..! И, как говорится, «всех размеров»…

Серёгин тесть, в общем-то, не пил. В общепринятом смысле этого слова… Но во время разного рода застолий положенные три рюмки выпивал неукоснительно. Ровно три – сам был из флотских, с ТОФа. В далёком, правда, прошлом, но традиции чтил. И, выпив первую, всегда «оправдывал» содеянное исключительно «поддержкой обороноспособности дорогой и любимой Родины». Так вон он утверждал, что продажа водки давала этой самой Родине семнадцать процентов её годового дохода. И те же семнадцать процентов были вбиты во всех открытых программных партийных документах на «развитие и укрепление обороноспособности» страны. Что, понятно, и переписывалось из года в год, как под копирку, в «государственный годовой бюджет». А тесть человеком был информированным, и весьма – в ЦК подвизался. Слава те, Господи, не функционером - в аппарате… И не в центральном, а в Управлении делами – чего-то там с автопарками. Но – тем не менее… Правда, после третьей рюмки слегка осоловевший тесть с жаром утверждал уже, что обе цифири – чудовищно заниженная туфта. И это был один из тех редких случаев, когда по сути Сергей был с ним согласен абсолютно…

Начинался «оплот обороноспособности» строем пузыри́щ по ноль-семьдесят пять. По-модному – «с винтом». И первая же, «Пшеничная», чуть не прибила на́ хрен - девять-девяносто четыре! Дороже коньяков..! Но Серёга почти сразу понял, что от шока позабывал про все местные накрутки, и что коньяки-то по пол-литра тут, а водяра эта – ноль-семьдесят пять. Да к тому же вообще из самых дорогих. А всё равно лихо... И сравнить не с чем - цену за пол-литра «Пшеничной» в Москве он не знал. Да и не мог – не было её по пол-литра-то. Смущала и последняя цифра – четвёрка. Почти везде, за редким исключением, последней цифрой в цене за бухло была последняя цифра цены её же пузыря. Пузырь ноль-семьдесят пять - двадцать копеек. А здесь..? У Серёги уже башка была квадратная от этих бесконечных пересчётов. Но, жмурясь и потирая висок, искомое всё-таки вычислил – двадцать четыре копейки. Ишь ты – в тютельку!

Следующая – «Посольская» по девять-сорок. Опять нолик в конце смутил. Серёга помнил, что она с «Русской» в одной цене – пять-тридцать за пол-литра. Оп-па-а-а..! И там тоже нолик? А-а..! Это ж по ноль-пять в пузыре, по двенадцать копеек же! Бли-и-ин… Тоже ни хрена не получается – там-то почему нолик? «Русской» в шеренге по ноль-семьдесят пять не обнаружилось, и Сергей решил больше не заморачиваться - высчитали уж, поди, всё, не подкопаешься. А подкопаешься, что ж теперь – над каждой бутылкой за весь советский народ убиваться? Дальше - «Столичная» по девять-тридцать две. Тоже не из дешёвых, а потому Сергей нехотя, но с «местной» ценой её примирился. Дальше строй родных до боли «четыре-сорок две» - «Сибирская», «Тройка», «Лимонная» и недавно появившаяся «Московская», с новой, чёрно-бело-красной этикеткой, и с порядком уже заезженным названием – все по загадочной цене в восемь-ноль-шесть. Ну, шесть, и шесть – арифмометр в башке сломался окончательно…

Затем строй пониже – по ноль-семь – и поу́же – в пять бутылок всего. Но тоже «с винтом». «Пшеничная» - девять-двадцать три. Ох-хо-хо-хо-хо..! «Столичная» - восемь-шийсят пять. Однако… Но динамика «к понижению» налицо. И те же «четыре-сорок две» родненькие, но уж без «Тройки» – «новенькая» «Московская», «Лимонная» и «Сибирская». По семь-двадцать восемь за пузырь.

И вот, наконец, шеренга стройных, «длинненьких» пол-литровок «белого» стекла. С «золотой башкой» и «с козырьком». Которая и начиналась с потерявшейся было «Русской». Шесть-двадцать пять. Тут расчёт был элементарный, без учета объёмов «тары», и Серёга справился почти автоматически – без местной накрутки где-то пять-тридцать и получалось. Затем «Лимонная» опять, по пять-двадцать «тутошних». И – «глоток патриотизма» по «четыре-двенадцать». «Старорусская», очень татарами, как выяснилось, уважаемая - причём, как местными, так и «приезжими». Затем «Русский витязь» и «Богатыри». Все по четыре-восемьдесят шесть… А замыкала этот «патриотический» ряд такая же, казалось бы бутылка, но «белоголовая» и в «бескозырке». Выглядящая и среди этих-то, прямо скажем, не ахти каких, вообще бедной родственницей – очень простенькая этикетка с широкой, по́низу, зелёной полосой, простенько и озаглавленная – просто «Водка». И это была она - гордость отечественного Пищепрома в недавнем ещё прошлом. Надо сказать, в очень и очень недавнем прошлом, буквально осенью – выпущенная в продажу первого сентября, она тут же получила в народе нежное прозвище «первоклассница». Или «андроповка» - дань «горячо любимому Генсеку» за «заботу о пролетариате, колхозном крестьянстве и представителях советской интеллигенции». Её появление, естественно, официально было не отмечено никак. Но тут же обросло «легендами» - незнамо кем, в народ был запущен умный слушок, что она и «дешёвая», и «весьма приличная». При всей очевидности, что и то, и другое – полная туфта. В продажу поступила по четыре-сорок две пол-литра – не по три-шийсят две, и не по четыре-двенадцать даже! А потом, перед Новым годом, когда все элитные сорта за пятёрку скакнули, эта тоже «подросла». «Скромно» так - до четырёх-семидесяти аж..! И среди кого она «дешёвая»-то? Среди элитных..? Да она по качеству с ними и рядом-то не лежала! Но народ брал… И брал активно – то ли под гипнозом устойчивого слуха, то ли из искреннего, надо признать, уважения к «железному» Генсеку. А насчёт «приличная»..? По всему Союзу она уж исчезла с прилавков-то… Вместе с ушедшим чуть раньше Генсеком. А здесь, в краю, где и деньгу́ гребут, и пьют не просто, а «по-синему» - стои́т..! Потому что говённая. И за свои четыре-семьдесят – пять-пийсят пять «по-местному» - никому не нужная.

Хотя вообще-то здешний народ дерьмом не брезговал. Но и по цене, как за дерьмо. Которым вторая уже полка и заканчивалась – три тоже пол-литры, но уж низенькие, пузатые, зелёного стекла и, как и «андроповка», в «белых бескозырках». «В миру́» - семейство «три-шийсят две», здесь – по четыре-двадцать семь каждая. Начинаясь, понятно, с «Московской». Той ещё, «старой», тоже с широченной зелёной полосой, но уж по́верху. Та, да не та… «Старшие ребята» рассказывали, что тогда, давно, когда она ещё по два-восемьдесят семь была, это была водка..! Но Серёга в те поры́ ещё не употреблял, а то, что сейчас под той же вывеской – дерьмо форменное. Дальше – «Особая». И «Московская особая» - замыкающей. Создавая своим названием полное впечатление, что получена путём сливания первой и второй в одну тару. Что, скорее всего, так и было…

Кусочек третьей полки начинался вообще чёрт-те чем, хоть и пользующимся бешенным спросом по всему Союзу - «попрыгуньей». Кликуху свою заработала она за светло-коричневую этикетку, очень, кстати, похожую на самый обыкновенный крафт. А по нему длинненькими, худенькими, с утолщеньицами внизу и вверху буковками «трактирного» шрифта, было написано просто и коротко – «ВОДКА». Но «В», «Д» и «А» были уровнем чуть повыше, а «О» и «К» - пониже. Вот и «прыгали» будто… Стоила же она вообще не как водка, а как какая-нибудь горькая настойка. Причём из самых занюханных – три-двенадцать, или три-шийсят восемь здесь. Цена отчасти на качество и указывала – качество было никаким. О чём красноречиво свидетельствовало и второе, данное ей народом, прозвище, наиболее к действительности близкое – «сучок». Вот она-то, замыкая как бы собой ассортимент водочный, одновременно и открывала «ассортимент» горьких настоек в количестве из двух штук. В те же три-шийсят восемь за пузырь. Гадости редчайшей – «Кедровая» и «Охотничья»… А вот поди ж ты – «Старки»-то среди них и не-е-ет..! Потому что вещь. Хоть и подороже малость… Но – вещь.

Ну, и винишко… Ага, «Тамянка». Без неё никак – везде она. Ничего так – жёлтенькая, сладенькая. Но, если и лучше шила с соком, то ненамного. Дальше пойло «для старшеклассников» - «Рубин», портвейн «Лучший», «Вишнёвый пунш»… Всё дешёвка какая-то. Посолидней бы чё..? О! «Спотыкач» вааще… Сладки-и-ий..! Пьёшь - «сгущёнка» с градусами. Отрава… А за ним отрава почти натуральная – портвейн «Кавказ» и «Солнцедар»..! Серёга знал у́харей, которые стакан шила – чистого - залпом выпивали. Но стакан «Солнцедара» на его веку не осилил никто! И ведь даже «Агдама» тут нет – хоть и бормотуха одна, но, как на подбор - самая дрянная..!

За «парадом» бормотухи, представлявшим тут всё отечественное виноделие, сразу же начиналось разнообразие. «Братское». И именно с венгерских вермутов. Опять же «в ассортименте», так сказать – и «бьянко», и «россо», и «розе», и тот самый «дерьмо-драй». Которые, благодаря своим «хитрым» этикеткам, издалека так напоминали знаменитый на весь мир «Чинза́но». Потом целый строй «Тока́я», на название которого, наоборот, только венгры - да словаки ещё – право-то и имеют. А тут и польский вот… И румынский тоже. И лишь болгары соскромничали - «Токайским» назвали. Дальше – их же «Тырново». Белое. Ничего так себе… О, «Рымникское»! Тоже белое. Оченно приличненькое винцо. Румынское… Но его наличие вызвало лишь удовлетворение, не вызвав энтузиазма – к белым винам Сергей был, в общем-то, равнодушен. Как и, за редким исключением, к креплёным вообще всех мастей. А сухие, которых, слава Богу, и не было, просто не переваривал. Но ведь и столовых-то тоже нет. И полусладких… И полусухих, хрен бы уж с ними совсем..! Во всём отделе! Эх, мадьяры, мадьяры – где ж ваш «Немеш Кадар»..?

Не, понятно было, что народец местный о самом факте виноделия представление имел. Но и только. Потому что в абсолютном большинстве своём смысла его не понимал. Но подозревал ли он просто о существовании вин… грузинских? Абхазских? Крымских, молдавских, днестровских? Ставропольских и донских? Кубанских, наконец..? Зато «соцлагерь», вместе с Анькиным вьетнамским рисом, весь представлен! Ну-у-у… почти весь. Один ведь хрен пьют – ну, и пили б своё… Из патриотизма хотя бы. А вот вам именно хрен, уважаемые соотечественники – это ж «важнейшая статья государственного экспорта»! Импортом перебьётесь. С водярой пополам…

Но уж «Советского шампанского»-то? Как утверждается, «известного на весь мир»..? Вот он, весь нижний ряд, самый длинный, кстати – одни «шампусики». Правда, нет тут «Советского»… Прошляпили-с - оно у нас в продаже по три дня в году бывает. Аккурат под Новый год. Обождать придётся… С годик эдак. А может «Муската крымского игристого» желаете? Или коллекционного «Абрау-Дюрсо»..? Ну, этих-то, что в Крыму, что на Кубани – днём с огнём, да по блату с переплатой. Или в «заказах»… очень, очень и очень «солидных учреждений». Не-е-е… Тут всё тот же импорт. Возведённый в абсолют и доведённый до абсурда – сплошь Болгария…

Серёга скользил взглядом по этикеткам – сколько ж его у них та-а-ам..! И ведь разные все… И полусладких, поди, полно. Да чёрт с ним, с «шампанским» - для чистого экспромта, считай, оно ж всё равно не в жилу как-то… Где его пить-то придётся? И с кем? И как..? И тут же едва не прыснул – введённая, видать, в заблуждение бутылкой из-под него, «сомелье» Макарна впёрла в «шампанский» ряд пузырь с «Плодово-ягодным»! Прозванным за свою це́ну – рупь-семь за пузырь - «плодово-выгодным». Та-а-а ещё бормотень... И Серёга, мысленно плюнув, принял немедленное решение – «Рымникское»! Та-а-ак – два-семьдесят. Тут. Ну-у-у… и чё-нибудь из «за восемь-ноль-шесть». Только не «Лимонную» – вкусовой «букет» может дать… неожиданный. С соком-то… Значит, десять-семьдесят шесть, да на курево рупь. Где-то… На «лапу» - рупь с лишком. Нормально…

И тут Серёгин взгляд остановился, а глаза расширились аж – с самого края, вровень по высоте с зелёного стекла «огнетушителями», стояли две стройные, устремлённые ввысь грациозные бутылочки, «белого», абсолютно прозрачного стекла - чуть желтоватое, с кокетливым шнурочком «через пробочку», «Котна́ри», и густо, янтарём отливающий «Мурфатла́р»..! Офигеть… Ай, да Макарна-а-а..! Какая ж ты молодец, что сюда их зашхе́рила-то… Видимо, и сама не понимая, почему – «по ранжиру» подходят, и баста! Какой там красное полусладкое - за этими ж, как бывают-то они, весь Союз в очередях смертным боем бьётся! А бывают ой, как не часто… А тут – стои́т. Стои́т, мать его..!

Всё – «Мурфатлар»! Скока он тут? Четыре-тринадцать… Да гори оно всё ясным огнём! Даже обломают сегодня кайф, вернусь в расположение, засяду в номере, и – пробалдею вечерок..! А не обломают… явлюсь Баграм «послом цивилизации» этаким – с «Мурфатларом»-то. Послом..? А чё? Тогда – «Посольскую», и хрен с ним, с пятнариком..! Всё. Последний штрих, и – вперед!

И «вперёд» было, и вправду, пора - там, у «амбразуры» снова назревал скандал. И он обещал быть нешуточным, ибо начинался опять с Анькиного сакраментального «А остальные я куда дену?!!», касающегося уже котлет – тётка у «амбразуры» спросила десяток, что с Анькиными планами снова расходилось. И Анька уж раскрыла было рот, полный «аргументации», как выяснилось, что следующей покупательнице котлеты тоже остро необходимы. И та с широкой улыбкой предложила впередистоящей разделить имеющиеся котлеты – четырнадцать штук – ровно «пополам»: шесть той, и восемь - себе. Потому что у неё «дома три рта», и ей самой «тоже что-то жрать надо». Но взаимопонимания не нашла – у впередистоящей была точно такая же ситуация в семье. И она, уступая таки две котлеты из десятка подруге по несчастью, выступила с точно таким же контрпредложением. Дальше всё пошло по совершенно новому сценарию – тётки сцепились меж собой. И сцепились так, что в поднятом ими о́ре совершенно тонули брутальные комментарии присутствующих.

Аньке надоел срач, в котором она участия вынужденно не принимала. И она молча вытащила из-под котлет лист вощёной бумаги, разодрала его действительно ровно пополам и, сноровисто соорудив два свёртка по семи котлет в каждом, шмякнула их об витрину:

- Берёте? Нет..?

- Да!!! – хором заорали соискательницы и Анька, пощёлкав счётами, возвестила:

- Рупь-одна с вас. За всё…

Обе мгновенно оправились от мгновенного же оцепенения, и рванули в кассу, как на пожар. Ещё бы – прибежавшему первым платить полтинник всего…

За время конфликта Серёга успел нанести «последний штрих», подсказанный обстановкой - до́низу расстегнул канадку и, расхристав по сторонам кашне, выставил галстук напоказ. Тут же убедившись в эффективности «тактической» находки. Обернувшись к занявшей за ним мрачного вида тётке, он, подпустив чувственной хрипотцы, проговорил:

- Извините, я отойду на секундочку..?

Тётка, дёрнувшись, как от удара электротоком, угрюмо кивнула и стала медленно поднимать презлющие глаза… Пока не упёрлась ими в узел галстука. А поизучав его с пару секунд, начала преображаться – губы, сами собой, в гузку собрались, румянцем пошла, а углы повлажневших глаз лучиками к вискам разбежались... Найдя, наконец, взглядом Серёгины глаза, она мелко-мелко закивала подбородком, так и не подобрав нужных слов для беседы со столь элегантным молодым человеком...

И Серёга, разрезая толпу «ходоков», и умело лавируя меж отдельными её представителями, рванул к «бойнице». Кто-то кинулся ему наперерез буквально в защитной стойке баскетболиста, но Сергей оказался вёртче… И с размаху, насколько позволяла щель под зарешеченным окном, хлопнул ладонями вынутых в последний момент из карманов рук о прилавок. Верхняя губа Степаниды-Макарны начала было собираться в бульдожью гармошку, обнажая золотые, влажные клыки, но Сергей перехватил инициативу:

- Вот что я Вам скажу, уважаемая Степанида Макаровна…

И изобразил ладонями молниеносную дробь, с последним ударом которой чуть приподнял их под углом к прилавку. Макарна явно узрела и чирик, и пятёрку, но ничто не выдало её отношения к происходящему – она продолжала настороженно и испытующе смотреть Сергею в лицо. И, тем не менее, это был четвёртый, доселе неизвестный ещё, вариант реакции – утробного рычания так до сих пор и не последовало. И Сергей продолжил – просто, широко и открыто улыбаясь:

- Бутылочку водочки бы мне… Мелочи, уж извините, нет. Да и не надо… - дал он ей понять, что демонстрируемая сумма – сумма расчёта окончательная и никакой сдачи от неё не ждут.

А сумма-то большая… Дурочку, что ль, нашёл – бутылку водки ему, а денег на три-на четыре суёт? На лоха́ не похож, вроде… Кто ж он такой, красавчик-то этот..? Морда – ну, совсем незнакомая. Торчал тут… Вынюхивал чё-то… Может, рейд внеплановый? Не наш, областной – наши б предупредили. Пауза затягивалась… Среди «ходоков» началось глухое брожение, выражавшее очевидное недовольство. Что неожиданно помогло – к Макарне вернулась прежняя уверенность и способность в любых обстоятельствах сохранять контроль над ситуацией:

- А ну, тихо там у меня! – прикрикнула она на мужиков, - Щас опорников кликну – живо отсюда повышвыривают..!

И… продолжила игру в «гляделки-молчанки».

Долго мне тут торчать-то? Пока эта хабалка из себя целку строит..? И Сергей с улыбкой лёгкого разочарования – бывает, мол – чуть оттолкнулся, выпрямляясь, ладонями от прилавка, одновременно прикрывая ими и обе денежки. И что-то в лице Макарны подсказало, что ход – верный…

При деньгах сучонок-то… Не шаромыга какой - срать, похоже, хотел и на меня, и на время… Да и на водку эту – ща через площадь перейдёт, да и возьмёт навынос… в ДК. По ресторанной – на цену ему тоже, похоже, насрать… А я, на шантрапе этой заводской, хрен червонец к девяти наскребу..!

- Какую тебе? – сказала Макарна тихо, но твёрдо – разговор пошёл деловой.

- Посольскую, - просто сказал Серёга и чуть приподнял ладони.

Макарна слегка повела из стороны в сторону всеми подбородками, не то удивляясь, не то одобряя выбор, и деньги мгновенно, едва заметно глазу, исчезли. И потянулась к полке, держась к Серёге, будто опасаясь удара в спину, вполоборота – «Посольскую», видать, не припасла под прилавком-то…

- Ещё что? – спросила Макарна, отлично понимая, что пятёрку с лишним ей хрен кто подарит.

- И винишко. Крайнее справа в нижнем ряду, - и Серёга, не отнимая от прилавка рук, для верности указал туда пальцем. К лежащей на прилавке «Посольской» он даже не притронулся – решил не снижать собственной значимости суетливым распихиванием пузырей по карманам.

Макарна проследила за пальцем и… поняла, что попала – рейд! И не областно-о-ой – выше бери..! Выбрал, гадёныш – ткнул в крайнюю. Что та, что эта годами тут стоя́т – красавчик-то, видать, совсем не тутошний… Номера купюр наверняка переписаны, водяра – вот она, на прилавке лежит. Ща светанёт корочкой и объявит: «Контрольная закупка!». Тут же и «свидетель должностного преступления» нарисуется. Подставной… Кто тут из вахтовиков-то..? Эти, по злобе́, с потрохами сдадут… И ввалится ревизор. С двумя-тремя опера́ми – промёрзшими, а потому тоже злыми… Время тяни!

- Мурфатля́ру тебе? – вообще без интонаций изрекла Степанида.

- Ага, - Серёга сначала хотел кивнуть вообще, но заметил, что она будто и не с ним разговаривает – Степанида цепко, с прищуром, ощупывала взглядом каждого из присутствующих.

- Шампусику мож..? Иль сладенького… тож… Но покрепче? – время шло, а «засада» всё не обнаруживалась…

- Не-не-не-не-не – эту.

Может и нет её, никакой «засады»-то? Тогда чё ж этот хлыщ какую-то запивку говённую берёт..? Макарна перевела всё ещё бдительный взгляд на Сергея, но беседу продолжила, уже входя в нужды «солидного клиента»:

- Так ведь компот же, прости господи – смехота одна..!

И Серёга тут же включился в игру «забота о покупателе» - сделав скорбно-комичное лицо, как бы беспомощно развёл руками и обречённо произнёс:

- Желанье женщины – закон..! – и с деланным раздражением закончил, - Хоть кол на голове чеши… хрен докажешь чего!!!

И Степанида… оттаяла! Аж хмыкнула, и на лице её стало формироваться нечто, что, хоть и с оговорками, но вполне можно было и за улыбку принять… И потянулась за «мурфатля́рой».

- Всё, что ль? – спросила она уже вполне доброжелательно. Однако в тоне читалось как-то, что пора и честь знать. Но Серёга решил, что дело-то и так, вроде б, сделано уж, и ответил легко, непринуждённо, и даже с наглецой малость: Контрольная закупка!"

- Курево ещё. И тогда – всё.

Щас тебе! Курево..! Её моржа́ и так на глазах тает, можно сказать. И Степанида, чуть посуровев – порядок, мол – но, тем не менее, доверительно сообщила:

- Это – через кассу, - дав понять, что хитрожопых тут и своих хватает, а курево помимо прочего оплатить придётся, - Те каких?

- Две «Шипки» и… одну… тоже болгарского чё-нибудь… с фильтром, - Серёга стоически воспринял известие доплатить, демонстрируя всем своим видом, что и сам «порядок» очень уважает.

- Тада – «Стюардессу»? Красивому-то? А..? – весело, ну, просто дружески уже подмигнула Макарна.

- А-а… рискнём! - в тон ей ответил Сергей и, сам того не желая, чисто автоматически ввернул хоть и переиначенную слегка, но оттого не менее скабрезную присказку, - А то всё «Опа́л», да «Опа́л»…

Макарна застыла, разинув рот и выпучив глаза… И вдруг начала ржать! То ли знала её, присказку-то, то ли въехала на раз, но ржала она так, что аж по прилавку размазывалась. Странно, но это был не громоподобный хохот, что при её комплекции было бы весьма органично – нет, это было самое настоящее поросячье повизгивание! Правда, всем свинарником будто. А позади, наоборот, наступила тишина. Гробовая…

Макарна силилась всё сказать чё-то, но прорваться сквозь собственный визг была не в состоянии. И, наконец, выдавила:

- Опал у него-о-о… кхи-и-и..! Чой-то он опал-то-о-о?!! Кхи-и-и..! Хорош прибедняться-то..! Кра… кра… красаве́ц-то… кхи-и-и..! Како-о-ой..! И – опа-а-ал!!! – и кокетливо утирая ноготочком сарделеподобного пальчика уголок глаза, завизжала уже непосредственно в зал, отрезая всякие попытки покушения на моржу́ в «свои кровные» полтора рубля, - Ве-е-ер..! Веро-о-о..! Верони-и-ика-а-а..!!! – оказалось, что «галантерейщице», бывшей буквально только что просто Верой, - Пробей краси-и-ив… в… в’ому… «Стю-у-у… Стюрд-гкхи-и-и… Стюардессу-у-у»..! Агк-кха-ха-ха-хи-кхи-и-и… мать её совсем..! И две пшип… Тьфу, ты – «Шипки» две..! Кха..! Кхе-е.!! Кхи-и-и!!! Ой…

И от Веры-Вероники долетело звонкое «тррр-дзынь-нь-нь..!».

Макарна уже не уписывалась, а, повизгивая, откашливалась, приходя в себя. И Серёга решил занятых позиций не сдавать – разделяя её веселье широкой улыбкой, он небрежно тыкнул большим пальцем за правое плечо и проговорил:

- Народец там… Степанида Макаровна. А мне – банку сока всего, - и уже доверительно - интимно даже, как подруге закадычной - добавил, многозначительно постучав ногтем по стёклышку «Командирских», - Ждут…

Макарна, продолжая кашлять в прилавок, тут же взревела:

- Нюр! Кхе-кхе… Ню-у-ура-а-а..!

- Кому Нюра, а кому Анна-Иванна! – тут же отозвалась та, заряженная новой порцией ненависти – она только что побыла свидетельницей невиданного доселе веселья, в котором снова вынужденно никакого участия не приняла, - Чего тебе?

- Соку, кхе, отпусти красивому…

- Соку-у-у..! Удумал!!! – взорвалась ненавистью Нюрка. Но, видно, авторитет Степаниды был непререкаем, и она зло проорала, - Сюда пусть идёт!

Серёга вопросительно взглянул на бутылки, но Степанида продемонстрировала ему раскрытую пухлую ладонь, второй успокоительно по ним похлопав – иди, мол, полежат тут, подождут тебя… И Сергей, заговорщицки ей подмигнув, рванул в «Бакалею»… опять через боевые порядки «ходоков». Его уже пропускали… но за спиною рос и креп ропот недовольства. И тут Серёга услышал рык прежней, куда более привычной Степаниды:

- А ну, тихо! Парень ещё днём забегал..! Просил оставить…

В наступившей снова тишине Сергей оглянулся и увидел Макарну, застывшую с полуоткрытым ртом и заведёнными к потолку глазами – она, видимо, пыталась осмыслить ту глупость, которую только что выдала. И, вероятно, никакого смыслового обоснования ей не найдя, продолжила хриплым, оглушительным шёпотом - и проникновенно и одновременно примиряюще:

- Мероприятие у него… Понимать надо..! – и для пущей убедительности вперила Сергею в спину по-ленински простёртую пухлую длань…

«Анна-Иванна», придерживая спадающую ондатру, со злобной тоской оглядывала стоящие на верхотуре банки. Затем, злобно же, глянула на Сергея и, пропав под прилавком, начала там чем-то греметь - видимо, сооружала подобие баррикады для последующего штурма холодильника. Потом стала вырастать. Медленно, шаг за шагом и крайне осторожно… Пока не явила миру рейтузы с начёсом и пару тускло-малиновых, дутых «луноходов» с отклеившимися по бокам - на сгибах гольностопов - «протекторами». И зло вопросила, стараясь не смотреть вниз:

- Какого тебе?

- Виноградного… - Сергею стало немножко стыдно за те муки, на которые обрекла себя Нюрка во имя его «мероприятия», и он, не зная, как хоть отчасти загладить свою вину, решил отблагодарить её хотя бы ростом товарооборота, - Ну-у-у… и конфет. Коробку…

Получилось ещё хуже: рук у Нюрки не то, чтоб ондатру придерживать – самой за что-нибудь ухватиться, если что – больше не было. И начался спуск… Который, как известно, куда сложнее и опаснее, чем любой подъём. Нюрка подолгу мелко топталась на каждом «ярусе снисхождения», низко опустив голову и одновременно выдвинув челюсть вперёд – зло сдувала с глаз вмиг увлажнившуюся чёлку. Потом, балансируя, как канатоходец, делала следующий шажок… Магазин в полной тишине следил за происходящим, готовый в любую секунду взорваться аплодисментами. Однажды её так повело в сторону прилавка, что у всех без исключения вырвалось непроизвольное «ах-х-х..!», а у Сергея пронеслось в мозгу «только не в томат-пасту..!». Наконец, Нюрка надолго застыла. И решительно швырнула конфеты на прилавок. А Сергей абсолютно всерьёз решил, что следующим будет сок. Но уже – в него…

И вот, под всеобщий вздох облегчения, Нюрка тяжело достигла «тверди», и, уперевшись в прилавок, стала переводить дух. Потом переставила сок на витрину и, абсолютно без всякого выражения, устало произнесла:

- Держи, сволочь…

А хорошая баба-то… И Серега вмиг решил купить у неё что-нибудь такое, чего она тут ни в жисть не продаст!

- И апельсинчиков… Анна-Иванна… Парочку… А?

- Да ты чё, парень?!! Горькии жы..! – не, хорошая всё-тки баба, и Серёга среагировал мгновенно:

- А жисть-то какая, Анечка..?

Вся очередь, а за ней и Анька, разразилась смехом, передававшим весь спектр эмоций наших неповторимых, ни с кем несравнимых соотечественниц – от тоски и сарказма до счастья от ерунды… И Анька, терпеливо прислушиваясь к Серёгиным пожеланиям, и без сожаления руша собственноручный шедевр «товарной выкладки», выбрала ему два совершенно потрясающих грейпа.

- Ну, и сахарку… - невинно хлопая глазками, как о само собой разумеющимся, проговорил Сергей, - Грамм двести-триста… А? Вот только бумажки у меня нет…

Но Анька, улыбаясь абсолютно по-человечески, мило и одновременно залихватски махнула рукой и, оторвав от «сахарного ценника» солидный кусок крафта с сообщением об отсутствии упаковочной бумаги, мигом соорудила кулёк. И, поминутно шныряя развесёлыми глазками в сторону Сергея, начала щёлкать счётами:

- Пять-семнадцать… Не… Не-не-не – пять-ноль-шесть, что ль? А-а..! – Анька щедро сыпанула из кулька обратно в поддон и, не возвращая его на весы, также залихватски шлёпнула на витрину, - Пятёрка с тебя, красивый..!

Расплачиваясь в кассе за всё, включая сигареты, Серёга вынужден был к «заначенному» трояку присовокупить ещё один – «Ушлые тётки - развели таки… по полной», - с улыбкой подумал он. Но, обнаружив на прилавке «Галантереи» вместо чека в «Штучный» обе бутылки и три пачки сигарет, сам же, когда Верка-Вероника полезла в выдвижной ящик в мелочи ковыряться, раскрытой ладонью её остановил – не сто́ит, мол. А забрав чек в «Бакалею», обернулся и уж офигел окончательно – прямо на него пёрла омерзительная рептилия с улыбкой Чеширского кота. И Серёге привиделось, что ладони у неё широкие-широкие, а пальцы длинные-длинные - с перепонками и острыми кошачьими когтями… Ибо только такими руками возможно было зараз упереть все его покупки, включая трёхлитровую банку сока и грейп-фруты россыпью! И Серёга тут же нежно окрестил её «кобрёшкой»…

Серёга механически отдал ей чек, оставшись один на один с приобретённым, и озадачившись проблемой его «погрузки и складирования с целью последующей транспортировки». И тут Вера-Вероника сделала страдальческое лицо со скорбными бровками, грустными, всё понимающими глазами, и чуть подрагивающим подбородком – мать, да и только..! И полезла под прилавок. Разогнувшись, она лихо, с отчаяньем даже, впечатала в прилавок скомканную авоську, как швыряют оземь шапки в минуты бесповоротных решений. И по-матерински всхлипнула:

- Двадцать копеек с тебя…

Надо ли говорить, что сплетена она была из тёмно-коричневого шнура..?

Серёга предусмотрительно разместил «Посольскую» «зеркально» от «Старорусской» - в правый внутренний карман канадки - а кобрёшка, вот уж в который раз пришедшая ему на помощь, терпеливо ждала окончания «погрузки», распялив «жерло» авоськи в руках. И улыбаясь ему во весь рот. Зубов там было, как у Чуковского – «от двух до пяти». Душераздирающее зрелище..!

Хотя душа-то его как раз улыбалась во все шийсят-четыре зуба – мимолётным рейдом в заштатный магазинишко Серёга… гм-м… удовлетворил..? Не, не то… С некоторыми допущениями скажем так – ублажил… Во - ублажил четыре местных тёртых бабы, позволивших себе так… самую малость - выставили на двадцатку с лишним, всего и делов..! Однако, распространяться о сих «победах» в будущем Сергей себе категорически запретил. Чуть задержавшись в дверях, он мысленно попрощался с ними на веки вечные… и картинно раскланялся. И многоголосое, нестройное «а-а-аххх..!» было мгновенно почти прихлопнуто мощью дверной пружины…

Снаружи же практически так же мгновенно прекратилось «броуновское движение» ожидавших «парламентёров» мужиков – мужики узрели длинный пузырь с «говённой запивкой»… В авоське. Остальное – не в счёт! Наличие пузыря явно указывало, что «доступом к телу» грозной Степаниды хлыщ этот удостоен был… Но взял-то чего?!! И Сергей проследовал за угол магазина в мёртвой тишине и при полной неподвижности присутствующих… И лишь туда, за угол, в спину ему, долетел одинокий голос – полный горечи, отчаянья и вселенской тоски:

- Носит же мудаков земля..?!!

Продолжение следует…

SSS®

Комментарии