Ничего общего, все личное

С того времени, как из моря вылезло чудище и поселилось между нами, и имя ему было дано «Кризис», в образованной русской среде вопрос «что делать?» нашел себе новое применение и форму. Его начали использовать вместо приветствия, произнося на пост-модернисткий манер: «А если у Вас план?» После обмена такими приветствиями считается приличным одновременный поворот головы в сторону русских партий и хоровое повторение вопроса: «А если программа выхода из кризиса у наших партий?» Без паузы следует ответ: «Нет плана, нет и власти»! Причем завершающую фразу ритуала следует произносить игриво на манер рефрена изящной телерекламы «No Martini, no party»! Характерный пример – неглупая статья, опубликованная под псевдонимом «Карандашев».

Ответил мой друг - Александр Гильман. Я не всегда с ним соглашаюсь, но на этот раз готов подписаться под большинством из его выводов. Приведу лишь пару цитат: «...не надо требовать от политиков такой заведомо бесполезной работы, как составление экономических программ, которым никак не грозит быть исполненными», и «Раскол в обществе по национальному признаку - не глупый предрассудок, который может быть преодолен кропотливой разъяснительной работой. То, что мы обоснованно считаем дискриминацией русскоязычного населения - суть политика, направленная в интересах латышского народа, горячо одобряемая этим народом...». Полный текст Гильмана здесь.

Я же остановлюсь на нескольких аспектах «программных упреков», адресованных русским партиям Латвии. Меня радует, что сотни наших соотечественников нашли в себе силы, наконец, заинтересоваться политикой и экономикой. Похоже, что кризис на думающую публику воздействует как мощный психостимулятор. Люди выходят из «внутренней эмиграции» и начинают задавать «извечные русские вопросы». Однако жизнь в самоизоляции не прошла бесследно. Многолетний отказ слышать и чувствовать наших соседей - латышей, вводит «проснувшихся» русских соотечественников в состояние туповатой восторженности. Очередному «возвращенцу из внутренней эмиграции» кажется, что стоит ему (или нам всем вместе), выйти с горящими глазами и открытым сердцем на площадь, прижимая к груди кипу мелко исписанных листов Программы Выхода из Кризиса, как латышские политики и журналисты тут же падут ниц, попросят прощение за допущенные несправедливости и побегут исполнять предписания Программы... Не побегут. И не попросят. И еще хуже - не заметят. Вернее, заметят, но сделают все, чтобы восторженный русский понял, что его в принципе не замечают, чего бы великого он не совершил. Скажем, выигрыша Володей Бузаевым в международном суде дела о пенсиях неграждан, «не заметила» ни одна латышская газета. Так же вызывающе была проигнорирована организация Татьяной Жданок в Европарламенте честной и позитивной выставки о русских Латвии.

Отказ замечать что-либо сильное и положительное, идущее с нашей стороны, это проявление слабости и неуверенности латышского общества. У обеих русских партий Латвии есть экономические программы (например эта). Если не в деталях, то по духу они совпадают с предложениями, идущими от нынешних «возвращенцев». Но латыши не будут их замечать, пока не наступит качественный перелом в восприятии самих русских партий. В этой стране сила порождает новую правду, и только когда русская община станет настолько организованной, что ее нельзя будет игнорировать в политике, тогда и разработанные русскими экономические предложения вдруг окажутся «свежими», «неожиданными» и «долгожданными».

И главный момент. Отказ латышской элиты брать что-либо из рук своих русских соотечественников, это не только поза, но и логическое следствие нашего антагонизма в вопросе о характере государства. Упрощенно говоря, русские не против, чтобы государственная система работала как одно большое предприятие, а латыши не верят ни в какие коллективные положительные действия. Большинство среди думающей русской публики составляют носители той культуры мышления, которая сложилась параллельно становлению русской политехнического образования еще в конце 19-го века. И даже наши русские «лирики», то есть люди, получившие гуманитарное образование, по сути своей те же советские технократы. Для нас всех - и «физиков» и «лириков» те самые огромные дымные и шумные заводы, пахнущие горячим маслом и металлом - это безусловно - свое, родное. И масштабные проекты индустриальной эпохи во всех сферах, будь то сельское хозяйство, медицина или внешняя политика воспринимались вполне органично. Их реализация требовала высокоорганизованного дисциплинированного общества, в идеале действовавшего как одно большое производство. И мы традиционно готовы поверить в то, что все жители Латвии, или на худой конец - все ее политики могут совместно сделать что-то «большое и полезное» на общее благо. Из подобной внутренней установки исходят наши настойчивые предложения «произвести новую индустриализацию», «выделить приоритетные отрасли народного хозяйства», «вложиться в градообразующие предприятия». На эти программные требования русских партий латышские политики и журналисты сморят с ужасом. Нас даже не пытаются перевоспитывать. Нас просто не понимают.

Латышская интеллигенция, не хуже и не лучше русской. Она в принципе другая. Многие наши русские соотечественники не могут даже представить себе того, что большинство латышей не испытывают ни то, чтобы гордости за достижения советской индустриальной цивилизации, но и вообще не считают достижением сложнейшие промышленные комплексы, гигантские электростанции, научные открытия, надежное русское оружие, космические полеты, советскую систему образования и здравоохранения. И раскол между общинами произошел совсем не в 1991 году, как считают опять-таки наши наивные соотечественники, а намного раньше. Одним из поворотных моментов стала Первая мировая война. В начале 20-го века Рига была четвертым по значимости индустриальным центром Российской империи. Здесь складывалась многонациональная инженерная элита. Рижские заводы выпускали передовую на то время продукцию, в том числе автомобили и аэропланы. Во время Первой мировой заводы были эвакуированы вглубь России, вместе с ними уехали инженера и рабочие. По окончанию войны в Ригу вернулась меньшая часть оборудования и технического персонала. И независимую Латвию создавали совсем не инженеры или заводовладельцы, а юристы и агрономы.

В советское время повторная индустриализация Латвии была проведена за счет привлечения рабочих и инженеров из старых республик Советского Союза. Конечно, готовились и местные технические специалисты. Латышские студенты с отличием заканчивали Рижский Политехнический, однако все советское время латышская техническая интеллигенция осталась ведомой по отношению к гуманитарной. В решающий момент, когда центральная власть ослабла, далеко не технари или директора заводов навязали обществу свои приоритеты - лидерами стали далекие от экономики гуманитарии. В то время мы с удивлением и непониманием наблюдали, как латышские журналисты и «физики с умом лириков», возглавили национальный поход против промышленности, транспорта и энергетики. С нашей точки зрения, все, что они делали, выглядело чудовищной ошибкой. Однако, в другой системе координат эти действия были единственно правильными. Оглядываясь из нынешнего времени на события 18-летней давности, надо признать, что латышская элита построила для себя именно ту Латвию, которую хотела.

Но вернемся в начало 90-х. Очень быстро оказалось, что единственной созидательной группой латышской интеллигенции на тот момент оказались... юристы. В этом Вторая республика действительно стала продолжением Первой. Юристы создали легалистскую систему, которая в принципе не совместима с корпоративными ценностями. Роль государства в современной Латвии ограничена «сторожевыми функциями». Оно способно лишь следить за соблюдением формальных правил соревнования между сильными независимыми личностями. В этой системе каждый сам за себя, «кто раньше встал - того и сапоги». Успел хапнуть и не был пойман - значит, все в порядке. Каждый богатый и влиятельный человек сам определяет цели и границы нравственного поведения. Пока он не переступил букву закона - он полноправный член общества, вне зависимости от честности в уплате налогов, моральности происхождения капитала или социальной значимости бизнеса. Латвия - пример холодного, отчужденного, крайне индивидуалистического общества, где приезжих шокируют количество дорогих автомобилей и бездомных бродяг. Похожие впечатления, с поправкой на временной антураж, были у моего отца, когда он подростком приезжал из Даугавплиса в Ригу в 30-х годах.

Конечно, у этой социально-отчужденной, сверхлиберальной системы есть свои плюсы. Скажем, в странах, где корпоративные начала выражены более сильно, большую роль в политике играют силовые ведомства, и отношение государства к национальным меньшинствам бывает, мягко говоря, «более агрессивным». Александр Гильман совершенно к месту привел пример Эстонии, как более сплоченного общества, но менее свободного государства. Но если говорить об экономике, то латвийская либеральная модель делает невозможной коллективные положительные действия. Единственное место, где сильные, «суверенные» личности встречаются с положительным настроением и становятся рядом с простыми людьми - это на Празднике песни. В остальных случаях - каждый сам за себя, и никто за всех. В этой системе не может быть ни доверия, ни солидарности и никаких общих долгосрочных целей. И потому любое предложение по выходу из нынешнего кризиса, которое предполагает смирение амбиций и совместное действие, будет отторгаться латышскими партиями. Любой план, если он предполагает участие государства в создание какого-либо заметного производства или лоббирование на глобальном уровне какой-либо отрасли латвийской экономики, будет без вариантов проигнорирован. Политики, от которых зависит принятие этого плана, «на автомате» просчитают, кто из богатых и сильных людей на этом наварится, а затем с удовольствием не позволят конкуренту стать богаче. Как в известной пословице, только наоборот: «Ничего общего, все личное».

Значит ли выше сказанное, что вообще никаких планов и программ созидать не надо? Надо. И обсуждать в своей среде тоже необходимо, и стучаться в закрытые двери латышских газет - тоже. Но при этом все порождаемые в русской среде экономические проекты должны содержать ведущий политический раздел - меры, по взятию власти и меры по преодолению самоубийственного индивидуализма общества, в котором мы живем.