Интернет СМИ на русском языке
Пока мир на осадном положении из-за пандемии — в китайской Ухани, где год назад все это началось, вируса давно нет. Вот что рассказывают местные жители
24 ноября 2020 Источник: Meduza
Reuters / Scanpix / LETA
Ухань — первый город на планете, где в конце 2019 года произошло массовое заражение коронавирусной инфекцией. Город закрыли на жесткий карантин, въезд и выезд из него запретили. Однако уже к концу апреля из городских больниц выписали всех пациентов с коронавирусной инфекцией, город начал возвращаться к обычной жизни. Уже больше полугода в провинции Хубэй, центром которой является Ухань, фактически нулевая заболеваемость коронавирусом. «Медуза» поговорила с жителями Ухани о том, как изменилась жизнь за год с начала эпидемии, как выглядит жизнь в большом городе, когда из него уходит ковид, и ждут ли китайцы вторую волну.
Питер Бернота, бизнесмен
Страница Питера Берноты в Facebook
Я предприниматель и привык много путешествовать, чтобы развивать и поддерживать отношения с клиентами и партнерами. Меры по сдерживанию COVID-19 приостановили большинство поездок в Китай и из Китая — приходилось мириться с онлайн-встречами и телефонными звонками. Это приводило к большому недопониманию: сигналы языка тела не улавливаются, а тонкости легче упускаются из виду. Я отложил много бизнес-проектов на несколько месяцев неопределенности. Только сейчас они возвращаются в нормальное русло.
Карантин и привязка к дому улучшили семейные отношения. Но от друзей мы немного отдалились — сейчас мы обычно едим дома, а не с друзьями в ресторанах. Жена стала лучше готовить — и в нашей квартире стало намного опрятнее.
Из-за коронавируса мы начали покупать больше, чем когда-либо, продуктов, туалетных принадлежностей, дезинфицирующих средств, воды в бутылках. Мы больше обращаем внимание на нескоропортящиеся продукты, у нас есть хороший запас масок для лица, антибиотиков и противовирусных препаратов. Рынок, на котором в Ухани продаются свежее мясо и рыба, назвали источником [первой] вспышки. Сейчас он снова открыт, но активность немного снизилась — и мясо дичи больше не продают.
Мне всегда нравилась динамичная профессиональная и личная жизнь, а карантинный режим в Ухани сразу же остановил ее. С другой стороны, такое замедление помогло наслаждаться спокойной деятельностью, например чтением. Наша жизнь во время карантина была так же полна, как и раньше, мы хорошо адаптировались. Мы с женой не испытывали стресс, оставаясь дома, но знаем людей, у кого были большие трудности. Это люди, чьи родственники умерли от коронавируса.
А еще не у всех хорошие личные и семейные отношения. Нахождение в близости, невозможность «убежать» — все это вызывает напряжение, которое до сих пор некоторые не могут разрешить.
Ухань — типичный азиатский город, в котором много людей и они находятся близко друг к другу. Сейчас же большинство стараются сидеть поодиночке, не собираться вместе, работать из дома.
По большей части Ухань вернулась к динамике мегаполиса, которая была до карантина. У нас снова пробки, растет загрязнение [воздуха], заводы открыты, повсюду толпы. Одно отличие — большинство людей носит маски для лица, а при входе в общественный транспорт и торговые центры измеряют температуру тела. Люди адаптировались и продолжили обычную жизнь. Есть обеспокоенность по поводу второй волны, так как сейчас сезон гриппа. Но до сих пор у нас не было вспышек.
Хотя борьба с COVID-19 потребовала строгих карантинных мер со значительными экономическими и социальными издержками, думаю, что Ухань вернется на путь модернизации. Обеспокоенность [из-за ковида] и меры, принятые в самом конце января, больше не находятся в центре внимания правительства.
Честно говоря, большинство людей [тоже] не думает, что ситуация повторится. Мы регулярно получаем напоминания, что нужно соблюдать меры предосторожности, но ежедневные рассказы о коронавирусе по телевидению и СМИ больше не являются частью жизни.
Дарья Кузнецова, блогер
Страница Дарьи Кузнецовой в Instagram
Год в Ухани слился в одну цепочку событий. Нет разграничений между сезонами. Незаметно, когда наступило лето, и не верится, что прошел год. Когда объявили карантин, испорченный китайский Новый год, зима и весна прошли в отслеживании новостей и событий — мы все время были в карантине, максимально ограничены в передвижениях. [Обычно] лето — самый яркий сезон, которого все ждут. В нашем случае лето значило лишь открытие Ухани.
Я не предполагала, что карантин будет таким долгим, тем более что он приобретет такие масштабы и разнесется по всему миру. За период карантина в Ухани произошло столько событий. Приезд военных врачей. Первый день, когда было ноль случаев заражения. Открытие города — оно, можно сказать, было национальным праздником.
Это первый год, когда я [временно] не вернулась в Россию и не смогла увидеть семью. Но я очень благодарна Китаю и китайцам, что не ощущала себя одинокой и мне помогали. Надеюсь, что смогу вернуться в Россию в следующем году, так как очень скучаю по близким.
Сейчас в городе все спокойно, мы свободно перемещаемся. Город вернулся к обычной жизни, не считая некоторых ограничений: пропускной системы, проверки температуры при входе. В остальном Ухань живет обычной жизнью. Думаю, что спустя время снимут и эти ограничения. В других городах Китая их уже нет.
Эпидемия развивается так непредсказуемо, что я боюсь загадывать [что будет в будущем]. Неопределенность и неизвестность, когда все закончится, — это накладывает отпечаток. Китай был первой страной, которая столкнулась со всем этим. Введенные [здесь] меры я нигде не видела раньше, все происходило молниеносно. Я никогда столько не сидела дома и не видела людей в спецодежде — а здесь мы все видели это в первый раз вживую, а не с экрана. Сейчас же это уже привычные вещи.
Я не болела коронавирусом, но три раза сдавала тест. Первый раз решила сдать сама и обратилась к врачу. Второй раз было общее тестирование населения. И последний раз перед выходом на учебу: чтобы войти в кампус [университета], нужно показать справку.
Сейчас политика властей Ухани очень простая и понятная. Если фиксируется новый случай, то сразу отслеживаются все контакты. Это делается с помощью пропускной системы, которая фиксирует передвижение. Людей направляют на проверки, вводятся меры безопасности. Руководство так быстро реагирует на все, что у вируса нет даже малейшей возможности выйти за пределы города.
После отмены карантина многие фирмы еще несколько месяцев не открывали офисы — все рабочие процессы были организованы дистанционно. Чтобы выйти в офис, все сотрудники должны были быть проверены на ковид. Но сейчас все уже работают в обычном, штатном режиме. Помещения дезинфицируются, а в остальном Китай начал работать как и всегда — без каких-либо ограничений.
Гиги Ю, диджей
Страница Гиги Ю в Instagram
Фактически во время карантина в Ухани я не могла выйти из своей комнаты. Лично покупать продукты стало невозможно. Китай во время карантина находился в состоянии полной блокировки, логистические системы сломались. Для 12-миллионного города, такого как Ухань, еды перестало хватать. Тогда правительство разработало для Ухани систему раздачи еды, выделяло продукты и отправляло их. Такую систему сделали для того, чтобы раздавать предметы первой необходимости всем людям — чтобы каждый мог получить равную долю в начале карантина. В других городах такого не было, так как не было такого строгого карантина, как у нас. Но [эта] система просуществовала всего две недели. Потом логистику адаптировали к новой норме — и мы смогли заказывать еду онлайн. Но выходить из квартир было запрещено до конца карантина [в апреле].
Я диджей, и коронавирус очень изменил распорядок моей жизни. Время было суровое. Я не могла пойти в клуб, играть свою музыку, зарабатывать деньги. В это время жила на свой депозит. Зато смогла сконцентрироваться на своих песнях и записывать треки, так как до этого у меня было много живых выступлений и мало времени, чтобы сосредоточиться на музыке.
Но со временем появилась депрессия: я не могла выйти и погулять с друзьями. Я плакала в своей комнате, не зная, что делать. Чувствовала себя одинокой, так как живу одна. В то же время и я, и мои друзья получали большую помощь [от других граждан страны] как психологически, так и экономически. Например, мой друг из Ухани хотел купить что-то онлайн, но в то время перевозки приостановились. Он написал об этом в интернете, и один незнакомец из Северного Китая отправил другу бесплатно то, что ему было нужно. Пандемия нас во многом сплотила. Друзья поддерживали меня — даже те, с кем мы обычно не общаемся.
После окончания карантина Ухань вернулась в свое обычное состояние, жизнь людей тоже приходит в норму. Я уже выступаю в клубах. Единственное — нужно каждый день носить маску, а каждый раз, когда я путешествую в другие города за пределами Ухани, нужно [сдавать тест] и доказывать, что у тебя нет коронавируса.
Доказывает социолог Анна Темкина для рубрики «Идеи»
23 ноября 2020 Источник: Meduza
Митинг феминисток в честь Международного женского дня. Санкт-Петербург, 8 марта 2019 года
Роман Пименов / Интерпресс / PhotoXPress
От государственного российского консерватизма, кажется, можно отмахнуться: он не тотальный, его вроде бы легко не замечать. Например, законодательство, защищающее права женщин, остается сравнительно либеральным, а на повседневную жизнь городских жителей даже самые громкие выступления консервативных политиков почти не влияют. Женщины работают, могут получить квалифицированную медицинскую помощь, а государство как будто не вмешивается в их решения. В статье для рубрики «Идеи» профессор социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге Анна Темкина объясняет, что оторванность нынешнего «консервативного поворота» от реальности — иллюзия и распространяется далеко не на всех женщин.
Российское государство фактически отказалось от активной поддержки идеи гендерного равенства. Гендерный дискурс и даже термин «гендер» власти парадоксальным образом отождествляют исключительно с идеей защиты прав сексуальных меньшинств. Это ведет к формированию в России своеобразной гибридной гендерной политики. Она сочетает выгодный государству советский эмансипационный подход, который требовал от женщины совмещения карьеры и материнства, и западную ролевую модель дофеминистских времен, в которой мужчина выступал добытчиком, а женщина — матерью-домохозяйкой.
Западные домохозяйки и советские учительницы
В сложившейся к 1960–1970-м годам на Западе ролевой модели для среднего класса мужчина был добытчиком, делавшим карьеру. Благополучная семья среднего класса с детьми жила в благоустроенном пригородном доме; женщина, даже имея образование и работу до брака или рождения детей, становилась — навсегда или надолго — домохозяйкой. Не все могли и хотели следовать этой схеме, но идеал и норма существовали.
В Советском Союзе ни идеала, ни практики домохозяйки не было: советские граждане — и мужчины, и женщины — работали. Такова была идеология советского государства, такова была и экономическая необходимость: семье были нужны два работающих человека.
Государство при этом ожидало, что женщина будет совмещать занятость в производстве с материнством. С детства система настраивала девочек, чтобы после школы они поступали не на математические и физические, а, например, на филологические или медицинские факультеты. Место женщине отводилось в педагогике, медицине или даже военно-промышленном комплексе (но на низших позициях), потому что это более «женские» профессии — или просто места, позволяющие совмещать работу и материнство.
Долг перед родиной
У советской политики в отношении женщин были некоторые эмансипационные черты: Советская Россия стала первой страной, где разрешили аборты (в 1920 году; вновь запретили с 1936-го до 1954-го). В России прочно закрепился такой эмансипационный институт, как развод; он и до сих пор не считается проблемой. Но у советского государства не было феминистской установки на защиту прав. Озабоченное рождаемостью, государство не защищало индивидуальные права, в частности, репродуктивные, а добивалось от советской женщины выполнения ее «долга».
Женщина оказывалась ответственной и за работу, и за семью и детей — и часто несла эту ответственность единолично. Институциональная поддержка отца была условной, потому что отец всегда мог прекратить участвовать в воспитании детей, чего не могла сделать женщина. Она должна была рассчитывать на себя — и еще на старшее поколение. Укрепленные в сознании представления о том, что материнство и забота о семье — ее естественное предназначение, так и работали, пока «все не кончилось».
«Я выполнила долг перед государством, я родила ему двоих детей», — сейчас трудно представить себе такое высказывание, но, записывая интервью для моих исследований, я сама слышала такие фразы от женщин советских поколений.
Пропагандистский плакат художника Адольфа Страхова. 1920 год
World History Archive / Alamy / Vida Press
Сексуальная жизнь как проект 1990-х
В 1990-е годы на граждан буквально обрушилась новая информация, в том числе и информация о сексуальности. Появился и рынок, включая рынок контрацепции. Как только расширились возможности контролировать сексуальную жизнь на частном уровне, произошло ее быстрое институциональное переформатирование.
Сексуальное поведение стало не чем-то «естественным» (как пойдет), не «долгом» (родить детей государству), а в гораздо большей степени — личным выбором. Появились разные образцы, появилась рефлексия об осознанном построении собственной жизни. Женственность получила новые ресурсы для своего проявления, однако женщина теперь могла быть разной: не обязательно «работающей матерью», не обязательно на каблуках и в мейкапе.
Постсоветские молодые образованные женщины осознали, что секс — это удовольствие для обоих партнеров, а не только для мужчин, в то же время и дети — это забота и ответственность обоих. Пришло понимание: «Моя профессиональная жизнь, моя сексуальная жизнь — это проект. Я не столько следую гендерным образцам, сколько сама строю образцы». Изменения поистине тектонические, хотя и не всегда заметные сразу.
Консервативный реванш
Консервативный поворот, который мы сегодня переживаем, — ответ на эти изменения. И если в Италии, Германии, Франции движения, стремящиеся вернуть традиционные гендерные образцы, — это низовые гражданские инициативы, то российский консервативный поворот — наоборот, «верхушечный».
В большинстве стран Евросоюза государство в последние годы принимает рамочные законы о гендерном равенстве, защите сексуальных и репродуктивных прав, то есть продвигает гендерный мейнстрим. С помощью таких законов государство сообщает своим гражданам, что заинтересовано в гендерном равенстве. Законы создают институциональную рамку, на основе которой правительства утверждают разные комитеты и разрабатывают программы, защищающие права и помогающие борьбе, например, с домашним насилием и харассментом. Даже если решаются далеко не все проблемы, такие законы как минимум демонстрируют, что государство занимает в отношении этих вопросов вполне определенную позицию.
В России же именно государство, а не гражданское общество — главный консерватор. Три попытки принять закон о гендерном равенстве последовательно проваливались в 2003-м, 2008-м и 2018-м. Постоянно звучали аргументы, что Россия — страна особенная, а гендерное равенство привносится с Запада и чуждо национальной культуре. Кроме того, равенство мужчин и женщин и так прописано в Конституции.
Отклоняя последнюю версию закона, председатель Госдумы Вячеслав Володин сказал, что депутаты позже разработают новый закон, в котором будет сделан акцент на трудовых и социальных правах женщин — то есть речь опять пойдет о материнстве и его совмещении с оплачиваемой занятостью. Государство снова воспринимает женщину только или в первую очередь как мать.
Неприятие закона о гендерном равенстве связано и с тем, что консервативные силы отождествляют гендерное равенство исключительно с продвижением прав ЛГБТ-сообщества. Само упоминание слова «гендер» считается опасным для «традиционных ценностей»; разнообразие не приветствуется. Управлять удобнее и эффективнее однородным населением, которое действует по единому образцу — строго связывая сексуальное и репродуктивное поведение с моногамным гетеросексуальным браком.
Консерватизм как способ сэкономить
В острую форму государственный традиционализм перешел в России после 2012 года, в котором случился среди прочего суд над Pussy Riot. Гендерное равенство окончательно перестало быть приоритетом, а представления о женских правах свелись к поддержке материнства и детства.
Это во многом продолжает советскую гибридную политику — одновременно эмансипационную и традиционалистскую: государство наделяет женщину как мать социальными благами и ожидает, что женщина в ответ будет выполнять демографическую политику государства. Ключевое отличие нынешней политики от советской в том, что государство минимизирует свои расходы. Чтобы поддерживать консервативный «гендерный контракт» в условиях снижения социальных поддержек, нужно постоянно напоминать женщинам об их роли и социальной функции — заботе. Интерес государства здесь в том, чтобы вкладывать меньше денег в социальную сферу и перекладывать заботу о молодых и пожилых на плечи женщин, которые хотят этим заниматься «от природы».
Кроме того, рынок продвигает определенные образцы потребительского поведения. «Постгламурный» гендерный образец: успешная женщина — это жена богатого мужчины. Ей не нужно работать, но она, помимо рождения детей, скорее всего, «занимается фрилансом» — например, дизайном, или организацией выставок, или волонтерством, причем делает это не ради денег, а для самореализации. Это очень хорошо вписывается в консервативный дискурс, в котором функцию заботы должна выполнять семья вместо государства. Однако для большинства такие традиционалистские идеалы малодостижимы на практике.
Сексуальное просвещение — табу номер один
Можно сказать, что российский «верхушечный» консерватизм и традиционализм можно игнорировать — он не такой тотальный, как советская идеология. Но оторванность консерватизма от реальности — иллюзия. Отсутствие идеологии гендерного равенства лишает общество четкого ориентира. Конституция все еще декларирует права и свободы, в том числе и гендерные, но действия российского государства свидетельствуют, что консервативный «большой брат» вполне может за вами прийти — например, если в ваших действиях усмотрят нарушение законодательства «о защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» или «о пропаганде нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних». Поводом для претензий и обвинений может быть появление на публичном мероприятии, записи в соцсетях, публикация художественных произведений и даже выпуск фильма.
Еще одно катастрофическое последствие «верхушечного» консерватизма — отсутствие сексуального образования в российских школах. Дети «невинны», поэтому сексуальную информацию школа им давать не должна. Консервативный дискурс видит в сексуальном просвещении угрозу семье, родительству, традиционным ролям.
В современной России это табуированная тема номер один. В каком-то смысле она даже более проблемная, чем все, что связано с однополыми отношениями, поскольку считает одно следствием другого. В развитии сексуальной и репродуктивной культуры школьников консерваторам видится даже не столько «развращение» детей (согласно этой логике, стоит только детям или подросткам узнать о предохранении, они немедленно захотят испробовать все на практике), сколько опасность информирования о разнообразии сексуальных норм, которые могут включать и однополые отношения. Институциональная политика в итоге настаивает: «Мы не будем говорить о сексе».
В итоге слабая информированность и нехватка репродуктивной (контрацептивной) культуры ведет к абортам, число которых остается высоким. Да, в постсоветские годы этот показатель постоянно снижается, но он все еще значительно выше, чем в западных странах.
Пытаясь с этим справиться, власти ужесточают правила абортов: они разрешены, но ограничений становится все больше. Особенно сильно это влияет на женщин из уязвимых групп. Женщины из среднего класса лучше обращаются с информацией, лучше умеют предохраняться: знают, что нужно сходить к врачу и проконсультироваться по этому поводу; покупают более дорогую и эффективную контрацепцию, а в случае контрацептивной ошибки — могут обратиться в частную клинику. Малоимущие женщины лишены многих из этих возможностей, и именно им угрожает гендерный консерватизм. Среди прочего, направляясь на бесплатный аборт (по обязательной медицинской страховке), они могут столкнуться с гинекологами — противниками абортов и фактически лишиться возможности на самостоятельный выбор. Проблема абортов решается за их счет.
Консервативный дискурс нельзя рассматривать как совершенно безобидный и «верхушечный»: он имеет вполне конкретные последствия для жизни людей. Уже сейчас он способствует усилению социального неравенства в репродуктивных правах.
Анна Темкина, профессор социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге, специально для «Медузы»
статью прочитали: 972 человек
Комментарии возможны только от зарегистрированных пользователей, пожалуйста зарегистрируйтесь